– Мы за, мы всеми силами будем вам помогать, – женщина активно закивала.

– Много ваших родичей было в деревне? – спросил Ефим Кузьмич.

– Мама с папкой, сестра с детьми Колькой и Мишкой, им шесть и семь, – она не смогла выговорить слово «было».

– И баба Тома с дедом Стёпой, – добавила Надя, – и Барсик. Серенький такой, наш Барсик.

– Много значит. – Ефим Кузьмич присел на бревно и нервно закурил самокрутку. – Не осталось никого.

– Вечерять пора, – громко крикнула Степанида, – уха стынет.

И Надя, взяв маму за руку, повела её к большому котлу, от которого пахло свежей ухой. Ефим Кузьмич горестно посмотрел им вслед.

Так они и остались в партизанском отряде. Их домом стал густой лес, землянка и партизаны. Мама сильно изменилась. Раньше она боялась даже мышей, сейчас стала партизанской связной. Надя подружилась с тётей Стешей и оставалась с ней, когда мама уходила на задание. Валентина поклялась отомстить за маму с папой, за сестру, за племянников, за всю деревню, за каждую детскую слезинку. Она уже не боялась ничего. Одевалась в деревенскую одежду, брала с собой корзинку, вроде как по грибы, да по ягоды, и с наивным лицом глупой простушки шла в логово врага. Изучила местность, научилась стрелять и выживать в лесу. По началу было страшно, потом привыкла. Она знала, что приносит огромную пользу партизанам и понимала, что её, глуповатую бабёнку, меньше заподозрят, чем любого мужчину, или даже молодого парнишку.

Когда Валентина уходила, Надя её ждала, помогая Степаниде. Перед уходом Валентина прощалась с Надей, как в последний раз, и пока лес не отделял её от стоящей на поляне Нади, Валентина шла не оборачиваясь и глотая слезы. А перед уходом не спала всю ночь, целовала дочь и шептала: «Надюша, ничего не бойся и помни, что у тебя есть папа. Он тебя найдёт. Чтобы со мной не случилось, знай – ты не одна на этом свете».

Три года Валентина была лучшей в отряде. Ефим Кузьмич оберегал её, жалел по-отцовски, приговаривая: «Ох, не бабское это дело воевать, но ты, Валюша, прости меня, прости, но другой такой опытной и смелой у меня нет». Извинялся, крестил, и закурив самокрутку, отворачивался. Не мог смотреть в глаза женщине, посылая её на ответственное и опасное задание.

Так было и в ту осеннюю ночь. Ефим Кузьмич попросил у Валентины прощение, закурил и отвернулся, она же сказала только одно: «Надю берегите». И ушла.

Её не было четыре дня. Ждали. Степанида, причитала, поглядывая на Надю:

«Где ж твоя маменька-то, где ж родимая, неужто беда случилась».

Ефим Кузьмич строго цыкал на неё, грозился и Степанида утихала. Надя чувствовала неладное. Она стала в свои восемь совсем взрослой и не по годам рассудительной. Детство её закончилось вместе с пожарищем, когда горела её родная деревня. На пятый день Ефим Кузьмич собрал отряд из трех партизан и послал в разведку по следам Валентины. Надя кричала, просилась с ними, но Ефим Кузьмич держал её, крепко прижав к себе: «Тебе туда нельзя, детонька. Надо здесь мамку ждать. Ждать и верить».

И Надя сделала вид, что согласилась.

Но пока группа готовилась в путь, Надя потихоньку присматривалась и, набрав в карман сухарей, незаметно ускользнула. Выследила своих и шла следом, стараясь не отставать. Она знала – маму надо найти.

Вычислили её не сразу, только к вечеру. Надя, прожившая в лесу с партизанами три года, научилась быть шустрой и незаметной.

– Ты как здесь? – старший из группы Василий поймал Надю за кустом.

– Я с вами, – нисколько не смущаясь, ответила Надя, – маму искать.

Деваться было некуда, бойцы взяли Надю с собой, не отправлять же на ночь глядя назад. Ночевали в лесу. Надю укутали в телогрейку, костров не жгли, вели себя особенно тихо. И Надя все понимала и старалась быть незаметной. На рассвете, как только забрезжили первые лучи солнца, снова двинулись в путь. Прошли совсем немного, когда рокот мотоциклов заставил всех лечь в густую траву. Наде закрыли рот руками и крепко прижали к земле, но она успела увидеть – люди в черном. На первый взгляд – просто люди. Только говор грубый, как лай собак, совсем непонятный и злой. Дальше шли медленно, опасаясь каждого шороха, приглядывались, принюхивались, прислушивались. Солнце уже начало заходить, как впереди идущий Василий показал знаком – «стой!» Надя увидела в траве мамин ботинок и рванула вперёд. Её схватили, когда Надя упала маме на грудь и закричала: «Мама!» Мама не шевелилась. Оттаскивали Надю с истерикой и диким ором. Молодой партизан закрыл ей рот и прижал к себе со всей силы. Она кричала каким-то нечеловеческим голосом, брыкалась, но справиться со взрослым мужчиной не могла. Только кусочек маминого платья остался у Нади в руке.