Кукла Наталья Скорых

Дизайнер обложки Наталья Скорых

© Наталья Скорых, 2025

© Наталья Скорых, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0067-0865-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Мама, а разве война бывает, когда так ярко светит солнце?

Солнце в тот день светило и впрямь ярко и по-особенному жарко. Казалось – простой летний день. Тихо и тепло. Хотелось на речку с соседскими мальчишками, но Надя стояла посреди огорода и, прикрывая рукой глаза от солнечного света, смотрела в небо. Она смешливо щурилась, и яркие веснушки на её носу поблёскивали в лучах. Её косынка съехала на бок, непослушные волосы цвета спелой пшеницы выбились, рассыпаясь по плечам и падая Наде прямо на загорелое лицо.

– Может, – коротко и хмуро ответила мама.

– Мам, а папа говорил, что война – это страшно, – продолжила Надя, – а мне вот нисколечко не страшно. Только грустно без папы. Но он же скоро вернётся? Правда, мам? Прогонит немцев и вернётся. Да же? Да?

Мама кивнула и отвернулась. Ей тоже хотелось в это верить. Но она понимала, что война уже близко, и не все так просто, как описывает Надя. Взят Смоленск, до их деревеньки всего сотня километров. Кто мог уже эвакуировался, и они с дочкой ждали своей очереди. Вещи были собраны, но подводы все не было, и мама волновалась.

Под палящим солнцем они с дочкой вышли в огород. Как никак, а жизнь продолжалась, и маленькая Надя суетилась около мамы, задавая наивные детские вопросы.

Небо разорвало криком. В один миг солнце почернело. Лязг и вой моторов. И собаки. Будто все разом сорвались с цепи. Автоматная очередь. Непонятная грубая речь. И снова собаки. Скулят и воют, как раненые звери.

Мама схватила Надю за руку и бросилась бежать. Благо, что огород был крайним около оврага.

Ещё когда строили дом, молодая хозяйка всё ругалась:

«И тут не как у людей – на отшибе. Вань, неужто ближе участка не было?»

«Видать не было, – успокаивал Иван, – Валюша, вот избу справим, хозяйство заведём и позабудется тебе, что рядом овраг».

Так и сложилось. И позабылось.

А сейчас Валентина, держа за руку дочку, бежала вниз по этому самому оврагу, цепляясь за кусты и ветки, путаясь в траве. Надюша изо всей силы держала мамину руку, боясь не успеть. В другой так же крепко она сжимала огурец – последнее, что сорвала с грядки. И ей казалось, что она держится не только за маму, но и за огурец. Будто двумя руками держится. Словно она сильная.

Рядом слышался лай собак. Валентине казалось, что гонятся они, преследуют. Сердце билось так сильно, что отдавалось в ушах и пульсировало в висках. Она на секунду остановилась. Оглянулась. Прислушалась. Тихо. Нет собак – страх вырвал их из последних воспоминаний о доме. Валя села на землю, облокотилась о ствол дерева, прижала Надюшу и, тяжело дыша, начала собирать мысли воедино. Что делать? Куда бежать?

– Мама, смотри, – Надя повернула маленькими ладошками мамину голову в сторону деревни.

Зарево ярко красное с оранжевым всполохами разрывало синеву. Там, где некоторое время назад было солнце, сейчас горело небо. Страшно горело, будто обжигало мир и все, что его окружало, огненными языками, пожирающими жизнь. Деревня. Это горела их родная деревня. Вся.

– Мам, это огонь? – в глаза Нади читался ужас.

Валентина прижала дочку к себе, чтобы она не могла ничего видеть. Закрыла её уши руками. Сама уткнулась лицом в ребёнка. Страх сковал все тело. Уже не было криков, лая собак, только слышался издалека треск горящих домов. Валентина не находила слов. Только слезы текли по щекам.

– Мама, огонь да? Огонь? – не унималась Надя, теребя маму за плечи.

– Это война, – тихо ответила мама, – война.

– А Барсик? Мама, наш Барсик остался там. – Надя потянула маму за руку, – Мама, пошли. Его надо найти.

Валентина крепко прижала дочь к себе. Барсик? Там остались мама и папа, там родители мужа, там сестра Маринка с детьми. Там…

Там больше не было никого. Не осталось никого. Ни одной живой души. От этой мысли Валентину затошнило и помутнело в глазах.

Как? Как такое может быть. Что за нелюди. Куда смотрит всевышний.

– Мама, Барсик, – Надя не унималась.

– Тихо, дочка, тихо. Мы пойдём, а Барсик нас догонит. Он же кот.

Валентина поднялась на ноги и, взяв дочку за руку, стала пробираться вперёд. Она не знала, вперёд – это куда. Главное подальше от этого ужаса.

– Стой, – сказала Надя, – огурец.

Она выронила его, когда увидела огонь, и теперь вернулась, подобрала валявшийся на земле огурец и крепко сжала в руке. По-детски помахала в сторону черного дыма и сказала:

– Прощай, дом, прощай, – и добавила, – Барсик, догоняй.

Проклятое солнце. Теперь оно уже не казалось таким тёплым и ярким. Оно было жгучим, палящим, убивающим. Надя еле волокла ноги, и Валентина брала её на руки и несла на себе. Шли долго, казалось вечность. Очень хотелось пить. Валентина выбилась из сил. Присела на землю, Надя легла ей на руки и заплакала.

– Я к папе хочу, – она размазывала грязной ладошкой слезы, – папа бы нас спас.

Валентина целовала дочку в мокрые чумазые щеки:

– Папа нас сейчас спасает, бьёт немцев. А мы справимся, мы сильные. Правда же? Справимся?

И Надя кивала.

– Папа говорил, что война страшная, – Надя стала рассуждать, как взрослая, – а война – это не страшно. Я не успела испугаться. Просто бежала и бежала. Война – это больно, – Надя показала на сердце и добавила, – вот здесь болит и колет. И ножки болят.

За несколько часов она стала взрослая. Другая. А ей было всего пять. Пять лет.

– Поспи дочка, – Валентина гладила Надю по голове, – поспи.

– А пить? – Девочка посмотрела выгоревшими глазами, мокрыми и будто пустыми.

– А огурец? – мама впервые улыбнулась, – у тебя же есть огурчик. Откуси и тебе сразу станет легче.

– Нет, – сказала Надя, – это последнее, что осталось от дома. Я буду его хранить.

– Глупышка, он же пропадёт, – мама снова улыбнулась, – откуси. Хоть кусочек.

Надя послушно откусила совсем немножко, долго держала кусочек во рту, сосала его как леденец. Немного успокоилась и, прижав остаток огурца, как куколку, уснула. Валентина тоже закрыла глаза. Тело её болело, ноги саднило от ссадин и ушибов. Нужно было отдохнуть. Но задремать она не смогла. В глазах стояла горящая деревня, мама с папой, сестра, ее ребята Мишка и Колька. Ей чудилось что они зовут её, кричат. А она не может бежать к ним, тело её не слушается, руки и ноги немеют. Их голоса все громче и громче. Все чётче и ярче встают в её сознании. Валя резко открыла глаза. Тихо. Лишь слезы беззвучно текут по щекам и мурашки по всему телу, до озноба.

Надя вздрогнула. Села. Осмотрелась

– Мне снился дом, – сказала она и снова осмотрелась по сторонам, – и Барсик снился. А Колька с Мишкой его за хвост дёргали. А потом огонь. И их больше нет. Улетели вместе с искрами. – она посмотрела на маму, – Помнишь, как в сказке про Снегурочку. Она прыгнула через костёр и улетела. И они улетели. – Валентина молчала. Она не могла найти слов. – Мама, это был сон? – Надя взяла мамино лицо в ладошки и посмотрела глаза в глаза, – Сон?

Но, увидев в маминых глазах ужас и слезы, больше не спрашивала ничего. Поняла без слов. Дальше шли молча. И медленно. Сил не было. Хотелось кушать и пить. Надя, незаметно сама для себя, по-маленькому кусочку съела огурец. Но кушать хотелось все равно. К ночи забрели в густую чащу. Заблудились.

Солнце зашло, стало холодно. Надюша в лёгком сарафанчике ежилась и жалась к маме. Валентина села на землю, прижала Надю к себе, закутала в свою длинную юбку и начала тихо напевать колыбельную. Надя задремала. Она не плакала, не просила кушать и пить, она просто потеряла силы. Валентина закрыла глаза. Голода она уже не чувствовала. Страха тоже не было. Тёмный лес казался ей намного безопаснее людей, если фашистов можно было назвать людьми.

Валентина впала в забытье. В её сознании среди тёмных деревьев показались силуэты. Они приближались, тянули к ней руки. Казались такими знакомыми. Но почему-то тела их были будто пустыми. Они то плакали, то кричали, а потом замолчали, но оказались так близко, что Валентина чувствовала кожей их прикосновения. Она резко открыла глаза. Пусто. Темно. И жутко. Холодок пробежал по коже. Она не знала который час, но до рассвета глаз больше не сомкнула.

С первыми лучами, чуть пробивающимися среди кроны деревьев, Валентина взяла на руки Надю и пошагала вперёд. Туда, где, как ей показалось, солнечных лучей было больше, а значит деревья реже. Она шла, запинаясь о сучья, но упасть боялась. У неё на руках была самая ценная ноша, ее единственный ребёнок, её Надюша. Скоро появилась поляна. Выходить на открытое пространство Валентина боялась. Надюша давно уже не спала, но весь поход прижималась к маме. Так не страшно, так теплее, так она чувствовала биение маминого сердца и мамину защиту. Валентина посадила Надю около старого пня, сорвала травы, с которой ещё не сошла роса, и умыла чумазое детское лицо, затем протерла своё. Надя сорвала большой лист лопуха и начала облизывать, собирая утреннюю влагу с мокрого листа. Валентине хотелось рыдать. Слезы подкатывали к горлу, силы куда-то делись. Глядя на дочку, хотелось кричать: «Господи, за что! За что, ты как с ней, она же ребенок!» Но Валя сквозь слезы улыбнулась и тихо прошептала: