Солнце зашло, жара спала, но легче не стало. Валентину охватило отчаяние и безысходность. Казалось, что это всё.

Это конец.

Валя закрыла глаза, успокаивало её одно – она рядом с дочкой. Вместе до конца. Сколько прошло времени, она не знала. Ей снова причудились люди, они тянут к ней руки, что-то говорят, шепчут. Кто-то забирает у неё Надю. Валентина резко открыла глаза и прижала дочку.

– Тихо, тихо, – услышала она мужской голос, – пошли, тут не далеко.

– Не отдам – Валентина еще крепче прижала Надю к себе, не понимая, кто эти люди и что им надо.

– Худо с твоей девочкой. Ослабла. Давай, я понесу, – предложил пожилой мужчина, поднимая Валентину с земли.

– Нет, – Валентина стиснула руки, – Не дам. Сама.

– Да не бойся ты, мы партизаны. Пошли, – сказал мужчина, и Валентина последовала за ним.

Они куда-то шли по ночи, и Валентине казалось, что шли вечность. Мужчины знали дорогу, раздвигали перед Валентиной кусты и помогали идти. Она же, теряя сознание, крепко прижимала Надю и шагала из последних сил. Она не помнила, как пришли, как какая-то толстая рыжая женщина вытирала ей лицо мокрой тряпочкой, как умывали Надю и поили её по глоточку тёплой водичкой. Водичка лилась по Надиным губам, и девочка глотала по капельке. Как помаленьку кормили обоих жидким супом.

Очнулась Валентина в землянке к вечеру следующего дня. Она лежала на соломе, укрытая цветастым одеялом. Рядом спала Надя. Её Надя. Живая.

Слезы душили. А в голове было только одно: «Спасибо, спасибо за жизнь. Спасибо за жизнь моей маленькой девочки».

– Очнулась? – в землянку вошла полная рябая женщина.

Все её тело было покрыто крупными веснушками. И руки, и шея, и лицо словно в солнечных отметинах. На голове был повязан белый платок, узлом на лбу. Длинная широкая юбка выглядела засаленной и будто давно не стираной, поверх цветастой блузки одета меховая жилетка. Женщина была по-домашнему заботливой и суетливой, какой-то родной и доброй, и чем-то напомнила Вале курицу-наседку.

Валентина присела, и женщина протянула ей пухлую загорелую руку:

– Степанида, можно просто тётя Стеша. А ты, стало быть, кто?

– Валя. Из Масловки мы, – она показала взглядом на Надю.

– Масловки говоришь. Эка как вас занесло. Выжили значит. А Масловку -то немцы спалили. Дотла, ироды, спалили. Только трубы печные и остались. – Степанида присела рядом и начала причитать, – Ой, Господи, что творится-то. И где ж твои глаза-то, и как же ты смотрел, когда деток малых, да баб старых живьем жгли, – Степанида, как быстро начала причитать, так быстро и закончила, – Ну пойдём знакомиться со всеми.

Надя открыла глаза и повисла у мамы на шее, целовала её щёки и гладила по волосам:

– Мамочка, а мне приснилось, что меня супом кормили. Хороший сон, правда же.

– Правда, – Валентина обняла дочку.

– Приснилось, – улыбнулась Степанида, – ну что ж, пошли.

Валентина взяла дочку на руки, и они вышли из землянки. На опушке было много мужчин, все они были разного возраста. И совсем молоденькие парни, и старики.

– Ефим. Ефим Кузьмич, – пожилой мужчина протянул Валентине руку, – с остальными познакомишься по ходу. Это наш партизанский отряд.

– Валя, – Валентина крепко пожала протянутую ей руку, – Спасибо вам, спасибо, – она хотела упасть в ноги своим спасителям в знак благодарности, но Ефим Кузьмич придержал её, и ответил:

– Успокойся, бабонька, мы же люди, – и спросил, – малую-то, как звать?

– Надя, – Надюша ответила сама.

– Надежда значит, – улыбнулся Ефим Кузьмич, – имя-то какое – Надежда! Будешь нашей дочерью полка. Нашей Надеждой. Или вы может против, – обратился он к Валентине.