Я сразу же усомнился в том, что моя маскировка стоила затраченных усилий. Никто не уделил внимания моей особе, и в этом не было загадки. Посетители не смотрели на дверь, они восторженно пялились на сцену, боясь упустить даже крохотный эстетический нюанс, самомалейший символизм оригинального и умозавораживающего балетного номера, исполняемого фигуристой юной ведьмочкой в ванне с мыльной пеной. Под страдальческий аккомпанемент оркестра, который можно вытерпеть разве что в бойлерной, под нестройное буханье ударных и астматические хрипы духовых девица пыталась дотянуться до банного полотенца, коварно повешенного аж в ярде за пределами досягаемости. В наэлектризованной атмосфере зрители пытались угадать, какой из крайне немногочисленных способов спасения выберет бедняжка.

Я устроился за столиком рядом с Белиндой и одарил ее улыбкой, которая на новоцветном фоне моего лица должна была выглядеть белоснежной. Белинда стремительно отодвинулась от меня на шесть дюймов, на пару дюймов при этом задрав носик.

– Ой, какая цаца! – сказал я.

Девушки резко повернулись и уставились на меня, а я кивнул в сторону сцены:

– Почему бы кому-нибудь из вас не помочь ей?

Последовала долгая пауза, затем Мэгги сдержанно спросила:

– Что это с вами?

– Грим, – ответил я. – И говори тише.

– Но… Но я звонила в отель лишь пару минут назад… – сказала Белинда.

– Шептать тоже не надо. Наводку на этот притон мне дал полковник де Грааф. Она сюда сразу вернулась?

Девушки кивнули.

– И не выходила?

– Через переднюю дверь – нет, – ответила Мэгги.

– Вы запомнили лица монашек, как я велел?

– Мы пытались, – сказала Мэгги.

– Заметили в их облике что-нибудь странное, особенное, необычное?

– Нет, ничего такого, – ответила Белинда и пылко добавила: – Разве что в Амстердаме монашки очень красивые.

– Мэгги мне уже говорила. И это все?

Они переглянулись, колеблясь, затем Мэгги произнесла:

– Есть одна странность. Нам показалось, что в эту церковь входит гораздо больше людей, чем выходит.

– Да, на службе было гораздо больше прихожан, чем мы потом увидели на улице, – подтвердила Белинда. – Я там была…

– Знаю, – терпеливо сказала я. – Что вы подразумеваете под «гораздо больше»?

– Ну… – агрессивно отреагировала Белинда, – прилично.

– Ха! «Гораздо больше» сократилось до «прилично». И вы, конечно же, зашли в церковь и убедились, что там пусто?

Настала очередь Мэгги контратаковать:

– А что, если некоторые пожелали остаться уединения ради? Вам это не приходило в голову?

– А может, вы в устном счете не сильны?

Белинда раскрыла было рот для гневной отповеди, но Мэгги прижала к ее губам ладонь.

– Майор Шерман, вы несправедливы! Может, мы и сделали что-то неправильно, но вы к нам несправедливы!

Когда Мэгги говорила в таком тоне, я слушал.

– Прости, Мэгги. Извини, Белинда. У трусов вроде меня есть неприятная черта характера: будучи встревоженными, они срывают настроение на тех, кто не может дать сдачи.

Девушки дружно ответили милой сочувственной улыбкой, что всегда так бесило меня. Но в тот момент она показалась удивительно трогательной. Возможно, это коричневый грим как-то действовал на мою нервную систему.

– Видит Бог, я куда чаще ошибаюсь, чем вы.

И тут я допустил одну из самых роковых ошибок в моей жизни. Следовало вникнуть в то, что мне сообщили девушки.

– Что теперь? – спросила Мэгги.

– Да, что теперь нам делать? – присоединилась к ней Белинда.

Я был явно прощен.

– Походите по ночным клубам в окрестностях. Господь свидетель, их тут предостаточно. Может, узнаете кого-нибудь из артистов, или из обслуги, или даже из зрителей – кого-нибудь из тех, кто сегодня побывал в церкви.