Поспешно поднявшись на свой этаж, я захлопнула дверь, одним движением стягивая с плеч рюкзак. Оставаясь совсем одна в душной маленькой квартирке. Я могла делать всё что угодно – включить телевизор, радио, почитать книгу. Я оставалась одна в своём маленьком раю.

Когда-то грудь была небольшая, примерно второго размера, подтянутая и красивая, а сейчас с левой стороны красовался кривой уродливый шрам, который я без конца рассматривала перед зеркалом. Врачи были неаккуратны. Мне хотелось думать, что даже пьяны, потому что оставить такую кривую полосу можно было только с трясущимися руками и с закрытыми глазами.

Шрам шел полумесяцем с бледными дорожками заросшихся узких дуг, сплетенных вокруг бледного отпечатка скукоженной груди. Опухоль забрала красоту и уверенность – теперь пляжный волейбол, бассейн и общественные бани для меня были закрыты без специального протеза и очень аккуратных движений.

Я покрутилась перед зеркалом, рассматривая с какой стороны моя грудь могла казаться привлекательной, и пришла к выводу что ни с какой. Я отпустила край нежно-розовой футболки, в которой спала, и скрыла отметину возле сердца.

Для таких девушек как я, что потеряли одну грудь, изобрели силиконовые и тканевые протезы. Одни прилеплялись к коже, а другие прятались в кармашке специального бюстгальтера. У меня таких протезов было четыре – все второго размера. Можно было подумать, что моей груди и так почти не было видно, но ощущение уверенности или как мне думалось «нормальности» протезы все равно приносили.

Я никогда не смотрела на себя в душе – сначала включала горячую воду, чтобы зеркало запотело, а затем только раздевалась сама. Я никогда не ходила без подстраховки в обтягивающих платьях или футболках – сначала проверяла насколько крепко держался протез и насколько хорошо я его спрятала. Я никогда не говорила ни с кем, что комплексую, а тем более, что чувствую себя неполноценной – начала мне следовало поверить в себя, а этот момент, даже спустя восемь месяцев ремиссии, увы ещё не наступил.

После пережитого ужаса я поняла только две вещи – никто не будет любить меня больше, чем я сама, никто не сделает мою жизнь счастливее, чем я сама. Может это и звучит эгоистично, но жизнь вообще эгоистичная вещь – творит всё по твоим запросам, выворачивается, выкручивается, подстраивается, только ответов не дает. Она преподносит тебе на блюдечке все возможности, только бы ты сам догадался, что жить надо в первую очередь счастливо и делать для этого всё что в твоих силах.

Шесть утра, птицы, голубое ясное небо и предвкушение окрыленности от чувства уверенности, когда подошва кроссовка в очередной раз касается разогретого асфальта. Утренние пробежки помогают мне не слышать настойчивых жужжащих мыслей в голове – я бежала через аллею, через парк и детские площадки по асфальту, пока прорезиненные дорожки пустовали, а деревья широкими кронами прикрывали мою голову от солнечных лучей. Утро пахло иначе из-за одиноких поворотов и свободного ветра, мчащегося вслед и задувающего в уши через наушники.

Когда у тебя нет времени на остановку и все что тебе останется это бежать, твой бег становится самым искренним.

– Бегаете? – Я озадаченно повернула голову в сторону проезжей дороги, снимая наушники на проводах и перекидывая их через шею. Соленый пот я смахнула ладонью, растирая его между пальцев.

– Нет, пишу диссертацию, посвященную заносчивым мужчинам.

– Я должно быть её главный герой?

– Вы абсолютно правы.

Николай улыбнулся, снимая солнцезащитные очки, но останавливать машину не стал, лишь замедлил её, чтобы мне было удобнее двигаться дальше, не снимая с ног нагрузки, и разговаривать с ним.