Лопушков проснулся от шума. Шумели за окном его вагончика. Он сел, поскрипывая сеткой панцирной кровати, и ещё раз прислушался. Снаружи явно что-то происходило. Лопушков осмотрел нехитрый интерьер своего пристанища, выискивая взглядом тапки. В обозримом пространстве искомое не обнаруживалось. Лопушков заглянул под кровать. Так и есть, один тапок притаился в клубистой пыли подкроватного мира. Кряхтя, Лопушков изъял его на свет, дунул, очищая от пыли, и одел на левую ногу. Ещё раз осмотрелся, но правый тапок, увы, не просматривался. Шум за окном усилился. Лопушков встал и направился к входной двери. Немного поборовшись с замком, он открыл дверь. Солнечный свет, шум и свежий воздух застали Лопушкова врасплох. Жмурясь, Лопушков никак не мог понять, что происходит. Вокруг вагончика шли демонтажные работы, суетились люди, что-то куда-то несли, кто-то на кого-то орал, где-то что-то уронили и, перекрывая отборный мат, визгливо взвыл перфоратор. Лопушков взволнованно сбежал по крылечку вниз. Он метался от одного рабочего к другому, он хватался за разбираемые объекты и, не переставая, спрашивал:

– Люди, что происходит? Что происходит люди?!!

Народ безмолвствовал, выполняя свою рутинную работу. Вдруг, Лопушков увидел, как его зелёный вагончик взмыл вверх, подцепленный стальной стрелой крана.

– Стой, куда-а-а-а-а! – Блаженно заорал Лопушков, теряя жилище. Вагончик накренился, дверь распахнулась и оттуда вылетел ворох старых афиш и правый тапок. Лопушков попытался схватить его на лету, но увлечённый поимкой, споткнулся и полетел в какую-то яму…

– Что это? Я падаю! У меня ноги подкашиваются, – подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидеть, куда кран отбуксировал его вагончик. Но он ничего не увидел. Над ним не было ничего уже, кроме неба, – высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нему серыми облаками.

– Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал Лопушков, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба?

Лопушков, задумчиво глядя в бесконечное небо Аустерлица, сказал:

– Цирк уехал, а меня забыли…

Холодный осенний ветер швырнул золотые листья в свежевырытую траншею, словно пытался укрыть замерзающего клоуна…

Небольшая, но очень шумная компания веселилась в парке, они дурачились, гоняя друг друга меж грустных стволов парковых деревьев, подбрасывали желтые листья и громко хохотали, пугая степенных мамочек с колясками.

Вечерело и парк постепенно начал пустеть. Горбатый фонарь зажег свою жёлтую лампу осветив парковую скамейку, на которой одиноко сидела старушка в зеленом пальто. Большие лупообразные очки и темно -зеленая вязанная шапочка делали её очень похожей на большую лягушку. Она печально наблюдала как опадают листья, вздыхала и беззвучно шевелила губами.

Шумная компания приземлилась на противоположенную от старушки-лягушки скамейку. Они выпили и стали искать повод для приключения.

– Ванилин, а слабо старушку в засос поцеловать? – сказала девица, сидевшая на коленях того самого Ванилина.

– Чего?!

Компания одобрительно загудела.

– Чего?! – опять переспросил Иван, когда все стихли.

– Вано, ты же типа ловелас, ну и порадуй бабульку! Правильно Жома? – выпустив сигаретный дым сказал длинный и худой парень у которого на каждой коленке сидело по девице.

– Точняк! – сказал Жома сплюнув. Жома сидел на карачках демонстрируя, всем проходящим мимо скамейки, самодельную надпись «Kiss», сделанную на куртке, и оголившуюся спину, переходящую в плоский зад.