И всё же пик счастья пришёл с появлением их первенца – красивого розовощёкого мальчика с рыжеватыми волосами и зелёными глазами. Софья не могла не назвать его Аркадием, так как он родился в одесской Аркадии и обоим нравилось это греческое имя. Сын стал для неё символом лучшего из всего, что случалось раньше. Это была кульминация её любви к мужу, к себе и к жизни, которая их окружала. Молодая мать с удовольствием погрузилась в воспитание и уход за сыном. Но не забывала, бесспорно, бухгалтерию Давида, своё чтение и музицирование. Она наслаждалась процветанием своей семьи, в которой чувствовала себя центром уважительного и деликатного внимания.

На исходе 1917 года словно непроницаемая туча закрыла солнце. Перед четвёртой годовщиной их свадьбы разразилась революция. В мгновение ока всё изменилось. Молодожёны почувствовали себя подвешенными над пропастью. Их одолевало инстинктивное чувство бесконечного скатывания вниз, страх безудержного падения. Софья ощущала, как всё её существо сжимается под тяжестью окружающего хаоса. Перед её встревоженными глазами вырисовывалась ужасающая картина: её семья, её будущее и будущее её близких – всё раздроблено бушующим потоком, неотвратимыми грязными волнами. Свергнутый порядок – смерть стабильности. Лишь много позже она осознала, насколько радикально случившееся повернуло её жизнь. Это был сдвиг глубокий, интенсивный, столь же необычный, как и резкий.

От привычного уклада жизни не осталось ничего. Останется ли что-нибудь от нас самих, от того, какими мы были?

Этот постоянный вопрос мучил её обескураженное сознание.

Первым делом их лишили части собственного дома. Из шести уютных комнат за ними сохранили лишь две.

– Как, Давид, как мы сможем разделять наш дом с другими? И с кем, с кем? Я этого не в силах понять.

– Да, жизнь моя… В нашем доме шесть комнат, а согласно новому порядку, это слишком много. Есть люди, которым вообще негде жить. Поэтому новое правительство решило выделить нам две комнаты. И это потому, что я врач и сотрудничаю с ними. Но это всё. Остальные четыре будут отданы другим семьям, по одной комнате на семью. Они так мне сказали.

– Что?! У нас только одна кухня и одна ванная. Этот дом только для одной семьи! Они что, не понимают? Или ты им не объяснил?

– Софа, они всё понимают. Но всё так, как я тебе говорю.

– Но ты сделай что-нибудь. Мы же не можем так жить… Смешиваясь с другими людьми, которых даже не знаем. Скажи им, что у нас маленький сын, что ты врач и у тебя есть частная практика. Ведь ты же не будешь работать только на них за их копейки?

– Родная, они всё знают. Они говорят, что частной практики больше не будет. Они приняли во внимание, что я работаю на них. Иначе, наверное, нас бы вышвырнули из этого дома на улицу.

– Как так? Ведь они должны защищать тебя и твою семью. Защищать нас!

– Защищать нас? От кого? Софа, это всё очень сложно. Пойми, что времена изменились. Ничего нельзя с этим поделать, абсолютно ничего.

Что же нам теперь, в своих комнатах готовить пищу и купаться из ведра?

Перед ней ожил тот роковой день, когда четыре комнаты в их доме были отданы четырём безызвестным семьям. Но особенно нестерпимо было делить кухню и ванную.

Лишённая прислуги, Софья вынуждена была сама управляться с домашним хозяйством. Поэтому приходилось готовить пищу на кухне «плечом к плечу» с четырьмя «грубыми и вонючими» женщинами. Каждый раз, когда она готовила то немногое, что мог достать муж, ей приходилось выносить негодование, зависть и порицание от навязанных новых «соседок», голодных и опьянённых идеями «равенства».