Только после того, как с помощью няни сожгли одежду, Софья погрузилась в ванну, и её измученное тело обрело, казалось, новую жизнь. Она даже смогла насладиться влажной тяжестью своих каштановых волос, рассыпавшихся по плечам и спустившихся по спине до пояса.

Кто бы мог подумать, что очень нескоро она снова сможет ощутить их приятную весомость.

В течение нескольких недель тифозная лихорадка удерживала Софью вдали от враждебности внешнего мира. Но путешествие между жизнью и смертью сопровождали многочисленные видения. Некоторые из них были ещё страшнее реальности.

Вот великолепная и шумная свадьба. Все поздравляют, все улыбаются. Она выходит под руку с Давидом. В ручном зеркале видит свой рот и два отсутствующих зуба. Вместо них-две кровоточащие дырки. Её красивое лицо обезображено, платье окрашено в пунцовый цвет. Поток слёз душит. Но семья Давида рассматривает её с негодованием. Свекровь сурово спрашивает:

– Что всё это значит?

Она не знает, не понимает… Она только стонет и плачет…

Нет, уже не плачет. Теперь она сияет в кружевном одеянии. Рядом с её кроватью люлька. А внутри крошечное тельце, которое то спит и спит, а то ест и ест. Входит Давид в сопровождении своей матери, одетой во всё чёрное. Почему в чёрном? Что-то внутри сжимается. Давид обращается к ней, но она смотрит только на свекровь. Потом переводит взгляд на кроватку. Теперь в ней три младенца. Софья бросается к кроватке. Крик ужаса вырывается откуда-то изнутри. Между двумя малышами лежит третий, изуродованный и залитый кровью.

Софья открыла глаза. У кровати стояли две её сестры, Давид и няня с Ариком на руках. Всё было как в тумане. Вскоре взгляд сфокусировался на любимых лицах. Её сын выглядел здоровым и повзрослевшим, остальные – радостными. Но Давид поразил её – улыбка не могла скрыть бледности лица и какой-то подавленности.

Одна из сестер вдруг разрыдалась. Софье тоже захотелось плакать, ослабить узел, сжимавший грудь. Но не получалось, не было слёз. Как будто болезнь высушила все изнутри. Она попыталась сесть в кровати. Несколько рук протянулись навстречу. Напрасно. В изнеможении она снова упала на подушки – со сдавленной грудью и пересохшим ртом невозможно было произнести ни слова.

Лишь несколько дней спустя с посторонней помощью Софье впервые удалось подняться с постели. Пришлось даже заново учиться ходить. Медленно, но Софья возвращалась к бурлившей вокруг реальности. В одиночестве своей спальни она с нежностью созерцала сон сына. И, конечно же, много думала о жизни. Ей вспоминалось, как после свадьбы, помпезной по настоянию родителей, они с Давидом поселились в своём «гнездышке» в этом же, со слов самого Пушкина, «великом русском городе, где пахнет Европой». Давид начинал частную врачебную практику. Благодаря знакомым, и своим и родителей Софьи, клиентура росла. Уже через несколько месяцев семья имела неплохой достаток и позволяла себе даже некоторую «роскошь», к которой молодая жена была привычна в доме родителей.

Постепенно неутомимая целеустремлённость и природная доброта превращали её Давида в молодого, но уже успешного врача. И это порождало гордость за мужа, хотелось чем-то помочь ему. И она помогала. Помимо ведения бухгалтерии, она использовала всю свою изобретательность, чтобы привнести в его напряжённую жизнь ноту расслабления, – приятные новые знакомства, общение, которого муж, выросший в провинции, никогда не имел. Он обожал её. Она, словно бабочка, порхала рядом и тоже впитывала бальзам их общения. Пара чувствовала, что вместе создала свой собственный мир, нежный и прочный одновременно. В нём оба, соприкасаясь, наполняли друг друга и наслаждались своим творением.