– Я люблю одиночество, – начала Эли. – Но в такие дни оно как нож в сердце. Иногда самой хочется прыгнуть со скалы. Наверное, подобные мысли хотя бы раз в жизни приходят в голову каждому. И все же я предпочитаю говорить о смерти вполголоса.

– У тебя сегодня мрачное настроение? – спросила Нкхау и втянула носом сладковатый запах полевых цветов.

– Скорее лирическое… или философское, – усмехнулась Эли. – Люблю, знаешь ли, поразмышлять о том о сем. Например, почему человек всегда всем недоволен. Летом жарко, а зимой холодно. Когда ему дадут то, чего он желал, он непременно скажет: «Вот, мне дали то, что я хотел. Но разве я хотел этого?!»

Нкхау хихикнула и принялась плести себе из подаренных цветов такой же, как у Эли, венок. Ей нравилось слушать соседку.

– А знаешь, почему я так люблю первобытное время? – продолжала та. – Потому что здесь каждый день приходится бороться за жизнь. Каждый день человек дышит страхом и проливает кровь, а смерть, слившись с его тенью, ходит за ним по пятам. Только тогда человек становится полнокровным, все его чувства обостряются. Если ты несобран – ты не жилец. В первобытное время мужчина не может быть трусом, потому что цена его трусости – чья-то жизнь.

– А разве бывает по-другому? – спросила Нкхау.

– Еще как бывает, – вздохнула Эли.

Нкхау показала Эли свое незаконченное изделие.

– У меня получается? – спросила она.

– Получается. Плети дальше, – ответила Эли и снова вздохнула. – Вот как ты думаешь, если бы Киан не ушел, а остался с тобой, что стало бы с вашими чувствами? Представь, что вы остались вдвоем в этом красивом уединенном месте, изолированные от внешнего мира. Думаю, что ваша идиллия продлилась бы недолго.

– Почему?

Эли замолчала. Ее застывший взгляд был направлен на вход в пещеру. По свинцовому небу лениво ползли темные облака, подгоняемые холодным ветром.

Эли посмотрела на Нкхау и слабо улыбнулась.

– Позволь своему сердцу сделать правильный выбор, – сказала она.

– Мне решительно не нравится твое настроение, – нахмурившись, буркнула Нкхау. Слова Эли подняли в ее душе смутную тревогу.

Эли повернулась на бок и с нежностью посмотрела на Нкхау.

– Просто я уставший мотылек. Но тебе еще не знаком вкус разочарования. В тебе еще горит огонь, способный творить самые настоящие чудеса.

– Смотри! – Нкхау водрузила на голову свое творение. – Ну как?

– Ты красавица, – сказала гостья и поднялась с лежанки. – А мне пора.

– Эли! – окликнула ее Нкхау, когда та уже стояла у порога. Ее вдруг охватило предчувствие неминуемой разлуки. – Ты ведь еще придешь?

– Конечно, – улыбнулась Эли.

Нкхау немного успокоилась. Эли никогда ее не обманывала.

Она ушла, оставив после себя тонкий шлейф из аромата цветов и дождливого летнего утра.

В тот день Нкхау так и не вышла из своего жилища. Дождь лил не переставая. Хорошо, что у нее оставались кое-какие съестные припасы. Ночью, когда все стихло, полная луна так ярко осветила пещеру, что стало светлее, чем днем. Засыпая, она думала о Эли.

Счастливая и умиротворенная, Нкхау уснула. Больше она не одна, и это главное.

Покончив с завтраком, Нкхау засобиралась на прогулку, как вдруг услышала чьи-то шаги.

Эли всегда появлялась бесшумно, как призрак. Очевидно, это была не она. Выйдя из пещеры, Нкхау ладонью прикрыла глаза от слепящего солнечного света.

– Приветствую тебя, отшельник! – услышала она знакомый голос и метнула ошалелый взгляд на узкую тропинку, ведущую к ее жилищу. По ней, внимательно глядя под ноги, не спеша спускался старейшина племени Сахо.

– Сахо! – крикнула не своим голосом Нкхау, присела и схватилась за голову. – Не может быть!