– Боже. Как стыдно…
«Вертолеты» в голове усугубляют воспоминания про вчерашние танцы.
Пятьдесят копеек за вход. Парадная лестница Часов-Ярского ДК, с витыми перилами, как на «Титанике», подхватывает и, подталкивая, поднимает в зал. Стробоскоп нервно бьет по осколкам движений.
Сквозь сырую толпу вхожу в круг. Рядом чуваки в бейсболках с цепями крутят нижний брейк под MC Hammer.
Следом все вместе подпеваем R. E. M.: «О, ноу! Айсэд ту мач. Айхэвэнт сэд инаф». Конвульсируем под Personal Jesus. Дергаемся под «Шизгару».
Юный пульс заглушает колонки. Scorpions. «Wind of Change». Блондин в красном поло Lacoste и синих джинсах ищет кого-то взглядом. Меня. Помню, как утыкаюсь носом в червоную ткань:
– Наконец я нашла тебя!
Правда, он видит меня… впервые. Вдвоем с приятелем провожает домой через стадион.
Вода из фонтана освежает. В голове кто-то поет голосом Моррисона: «This is the end, baby, this is the end».
Год спустя тетрадь пухнет от стихов. А алая футболка мелькает меж домов в обнимку с какой-то рыжей шаболдой.
Июнь 1994-го коротаю за прилавком «У Мухина». В кармане мирно соседствуют зачетка с оценками за первый курс иняза и билет на Украину.
Уже на Артемовском рынке дергает за руку табличка «Обмен валюты». Бритый качок в татухах скручивает зелень резинкой и уплотняет барсетку.
– Гривны, рубли, доллары, золото. Мурманск, привет! – цепляет меня спекулянт из тех брейкеров с танцев.
Курс выгодный. Юмор забойный. Как допинг звучит:
– До Канала подбросить?
Черные шлепки фарцовщика давят на газ. На баклажановом москвиче бешено мчим по тротуарам тополиных аллей.
Я крещусь. Он гогочет.
Выходные проводим на пляже. Смываем кровавые пятна шампанского и остатки условностей в прохладной ночной воде. Горстями едим мед из трехлитровой банки. Крутим электронщину и избегаем признаний.
– Каренина! – спотыкается двойник Мартина Гора и роняет нас прямо на рельсы, когда выбираемся к железнодорожным путям над «ставком». – Возьми меня с собой, заколоти в посылку, отправь на Север!
Наутро колени щиплет от марганцовки, в волосах намертво застряли липучки чертополоха. Снизываю с пальцев перстни, дареные в порыве, укладываю в коробочку от «Киндера» и возвращаю золотовладельцу.
Два месяца пролетели, как несколько дней. На прощание он целиком снимает гриль-бар. Мнет мне подол шелковой юбки и, не скрывая, грустит:
– Я все понимаю, тебе надо учиться, а я диплом себе куплю.
«Oh, mammy. Oh, mammy, mammy blue. Oh, mammy blue…» – стонет акустика. Да, нам точно не по пути.
Лишь однажды в Симеизе, лет через семнадцать, прошлое окликнет меня из черного джипа:
– Све-та-а-а!
С трудом узна́ю в кудрявом белозубом с каре фиксанутого на всю голову.
– Винишка попьем на пляже, как в старые-добрые? Ах. Ты не одна. Жаль.
– Мам, а кто это?
Глава 19. Света Дорс
С кем только меня не сравнивали. Помните Келли из Санта-Барбары? Длинные русые волосы, широкая улыбка. В школе говорили, что я похожа на актрису Робин Райт.
В 1998 году покрасилась в иссиня-черный. Сделала короткую стрижку и познакомилась с Джонни Деппом. Естественно, на широком экране. И понеслось. Вайнона Райдер. Потом влюбилась в творчество Бьорк. Накрутила прическу из шишек и купила в Ганге на Пушкинской оранжевый свитшот. Стала вылитой исландской певицей. Тот же с прищуром взгляд, неординарность.
Увлеклась киберпанком, выстригла затылок и косую челку. Оставила длинные цветные пряди у лица. Добавила черный бомбер, кожаные джинсы и ботинки милитари. Получилась копия «Призрака в доспехах» в исполнении Скарлетт Йоханссон.
Загорела. Осветлилась. Купила красную помаду от Chanel. Накинула пончо в латиноамериканском стиле. Быстро нарекли Софией Вергарой. Одно лицо, не иначе!