В дни реабилитации одноклассники приносили жвачки и воздушные шарики. Пичкали шутками. Расспрашивали про загробную жизнь.

Что дальше? Поиск ответов и смысла. Экстрасенсы, гадалки, целители. Одни говорили, что я утонула из-за родового проклятья – мол, утопила младенца женщина в роду, другие чистили ауру с помощью каких-то железок, третьи делали расклады на счастливую жизнь и снимали порчу. В то время Кашпировский и Чумак заряжали воду и крема с экранов телевизоров, и это не казалось чем-то сверхъестественным. Казалось, людей накрыло всеобщим одномоментным безумием.

Тонны часов с вопросом «Почему?», Ницше, Шопенгауэр, Павич, за ними и «Doors». Тусовки в подъезде, маргинальные компании – при имидже круглой отличницы. Родные заблудшие души, «Герои Перестройки», искатели истины, иуды и друзья. Где вы теперь? Кто остался на связи? Кого пощадила судьба? Кто ничего не забыл?

Выпускной. И уроки иного уровня. Похоронить друзей. Закончить учебу. Пройти через вызовы времени. Снова остаться в живых. Наконец проснуться. Отпустить прошлое. Выдохнуть. Понять, что никогда не поздно родиться заново.

Пергидрольная челка с начесом, подкрашенная синей копиркой, спешит по черешневой улочке в новые дома, на почту.

Две копейки. Пухлый конверт наполнен гербарием, стихами и последними новостями. В графе «Откуда» выведено: Украинская ССР, Донецкая область, Артемовский район, город Часов-Яр. Полетел.

Пять копеек. И автобус доставляет меня через Шамотный прямиком в Санта-Барбару моей юности – пляж Днепровский.

Из густой тени дикой облепихи «шокаем», изучая фигуры волейболистов и модные дефиле.

– У нее шо, купальник из нижнего белья?

– Та отош.

– А та шо, химию сделала?

Томик Чехова предательски выдает северянку. Кто еще летом читает? На покрывале белеет мятая записка: «Давай дружить!»

– Девочки, вы его знаете? – подруги «включают зеленый».

По пути на лодочную станцию бурлит питьевой фонтанчик. Белые катамараны поджидают влюбленные парочки. Манит мороженым кафе.

Пятнадцать копеек, и пломбир с шоколадной крошкой охлаждает горящие губы.

Водичка с зарослями живописного камыша кишит головастиками. А мы звучно вылетаем из пушки, как с горки, цепляя со дна карьера вязкую глину.

На обратном пути – книжный. Двадцать копеек обмениваем на мелки и беличью кисть с акварелью.

Вечером тусовка местных «денди» на великах оккупирует двор. Наутилус из кассетника сообщает району: «Круговая порука мажет как копоть». Они что, бочку с квасом угнали?

В награду за первый поцелуй несколько жестких ударов в живот достаются моему смелому кавалеру. Спасает его лишь бег да отработка навыков паркура за гаражами.

Август девяносто первого. Странная аббревиатура ГКЧП пробегает в новостной ленте по выпуклому экрану «Горизонта». Грядут перемены, которых наши юные сердца ожидать никак не могли.

Шестнадцатилетие подруги Светы отмечаем «на ставке»[11]. Едкий самогон из пол-литровой банки миксуем с разведенным малиновым «Юппи». Заедаем салом. Хрустим огурцами. Черная дыра накрывает у клуба, когда делим один «Love is» на троих.

– Где я?

Запоминается только тазик у кровати. И то урывками. Бабушка молчит до обеда.

– Парень в красной футболке тебя принес. На лавочку положил. Постучал в дверь. Вежливый такой: «Бабуля, вы только ее не ругайте».