Каэл чувствовал, как нечто тяжелое и холодное сжимается в его груди при виде этого скорбного шествия – зрелища, которое превосходило все его худшие кошмары о том, что может принести война мирному населению. Женщины кай'нао, их традиционные одежды разорваны и покрыты копотью, несли на руках плачущих детей, чьи голоса сливались в единый, пронзительный хор отчаяния. Старики, чьи спины были согнуты не только годами, но и тяжестью утрат, опирались на самодельные костыли, вырезанные из обломков их разрушенных домов. Мужчины, в глазах которых читалось бессильное бешенство, тащили на себе все, что осталось от их прежней жизни – жалкие узлы с вещами.

В их глазах – этих больших, выразительных глазах кай'нао, обычно полных мудрости и спокойствия – теперь читалось то, что знакомо любому, кто видел истинное лицо войны: пустота, глубокое отчаяние и странное, болезненное принятие неизбежного. Это было выражение людей, которые поняли, что их мир изменился навсегда, что пути назад нет, и что все, на что они могут надеяться – это просто выжить до следующего дня.

– Боже милостивый, – прошептал Каэл, его голос дрожал от эмоций, которые он уже не мог сдерживать. Слова вырывались из самых глубин его души, где все еще теплилась искра человечности. – Как же ужасна природа войны… Как страдают обычные, невинные люди, которые никого не хотели убивать, ничего не хотели завоевывать…

Внутренний голос, который он так долго и упорно заглушал приказами, долгом и служебным рвением, теперь звучал с беспощадной, кристальной ясностью, разрезая его сознание как лазерный луч. Сколько лет – господи, сколько долгих, слепых лет – он не понимал истинной цены того, что с таким пафосом называл «прогрессом», «цивилизованностью» и «освобождением отсталых народов от невежества»? Теперь, когда он погряз в этом кровавом, липком болоте так глубоко, что дна не видно, а стены скользкие и не дают опоры, правда предстала перед ним во всей своей неприглядной, отвратительной наготе.

Все это невообразимое зло, все эти слезы детей и стоны умирающих, все эти разрушенные мечты и сожженные надежды – все это творилось ради блага небольшой, ничтожной кучки корпоративных акционеров, восседающих в своих роскошных, климатически контролируемых офисах за много световых лет отсюда, на Земле или других центральных мирах. Эти люди в дорогих костюмах никогда не увидят этих искаженных горем лиц, никогда не почувствуют удушающего запаха горящей плоти, никогда не услышат душераздирающего плача детей, потерявших родителей в этом аду, который они же и создали своими решениями и инвестициями.

Каэл медленно переводил взгляд с одного лица на другое среди проходящих мимо беженцев, и в каждом из них видел отражение собственной израненной души. Вот старая женщина кай'нао, сгорбленная не только прожитыми годами, но и нестерпимым горем, несла в дрожащих, покрытых старческими пятнами руках обгоревшую детскую игрушку – маленького плюшевого зверька, который когда-то был ярко-синим, а теперь почернел от огня. Это было все, что осталось от ее внука, веселого мальчика, который еще вчера смеялся и играл во дворе их дома. Лицо старухи застыло как камень, но слезы все равно неудержимо прокладывали блестящие дорожки по глубоким морщинам, рассказывая безмолвную историю потери, которую не залечит время.

Молодой мужчина кай'нао, его мускулистое тело покрыто ожогами и ранами, тащил на спине своего раненого товарища, чье дыхание было поверхностным и прерывистым. Собственная рука носильщика была грубо перевязана кровавой тряпкой, из-под которой просачивалась алая влага, но он продолжал идти, поддерживаемый только силой воли и товарищеским долгом. Дети цеплялись за подолы матерей, их большие, обычно любопытные глаза теперь были полны первобытного страха и детского непонимания – почему их безопасный, привычный мир внезапно превратился в ад, где небо дождит огнем, а земля дрожит от взрывов?