17 декабря 1823 г. и 30 июня 1824 г. на заседаниях Российской Академии наук К. Герман прочел доклад «Изыскание о числе самоубийств и убийств в России», в котором были отражены результаты первого эмпирического исследования в области криминологии. Российская цензура не пропустила доклад в печать, он был опубликован лишь в 1832 г. на французском языке.[159] Становление науки о закономерностях преступности в России опережало зарубежье. В докладе были высказаны идеи о закономерном развитии преступности на несколько лет раньше, чем это сделал общепризнанный бельгийский статистик А. Кетле.[160]

Теоретические представления о преступности российских дореволюционных криминалистов корнями уходили в традиционную русскую философскую и духовную жизнь. Русская духовность нашла яркое выражение, в частности, в беллетристике, где художественный вымысел тесно переплетался с философскими и нравственными вопросами. Примечательно, что проблему «преступления и наказания» затрагивали многие русские писатели. При этом родились идеи, значение которых для развития криминологической теории трудно переоценить.

В криминологическом учении о преступнике весьма существен вопрос о природе соблазна переступить черту дозволенного. Не менее важно понимание философских воззрений, позволяющих «избранным сверхлюдям» пренебрегать запретами. В русской беллетристике толчок для осмысления этих вопросов дали А. С. Пушкин в образе Германа («Пиковая дама») и М. Ю. Лермонтов в образе Печорина («Герой нашего времени»), причем Лермонтов, как отмечается в криминологической литературе, предвосхитил появившуюся в XX в. криминологическую теорию клеймения.[161] Особенно четко проблема личности преступника воплощена в концептуальной формулировке, предложенной Ф. М. Достоевским: «Тварь я дрожащая или право имею?» Н. В. Гоголь изобразил мошенничество с «мертвыми душами». Л. Н. Толстой в «Крейцеровой сонате» в тончайших деталях исследовал криминогенную супружескую ситуацию.

Значителен вклад русских писателей в гуманизацию идей о наказании преступников. Толстой и Достоевский многое сделали для воспитания отвращения к смертной казни. Беллетристика и философия в дореволюционной России перенесли центр тяжести с внешней кары на внутреннее искупление.[162]

В конце XIX – начале XX в. нарастала дезорганизация российского общества, сказавшаяся накануне революции 1917 г. в углубляющемся кризисе всех сфер общества, и в частности в росте числа самоубийств и общеуголовных преступлений. Общественному распаду противостояла философия Н. А. Бердяева, В. В. Розанова, В. С. Соловьева и др. Но кризисные явления зашли слишком далеко. Усиленные разрушительным действием Первой мировой войны, они привели в конечном счете к революции. Тем не менее русская философская мысль последних десятилетий дореволюционной России не могла не оказать воздействия на мировоззрение отечественных криминалистов, занимавшихся проблемами преступности.

Отрицательное отношение к жестокости наказания, примат общечеловеческой морали, осознание необходимости предупреждать преступления посредством решения социальных проблем – все это характеризует взгляды известных ученых М. Н. Гернета, М. В. Духовского, Е. Н. Ефимова, А. А. Жижиленко, А. Ф. Кистяковского, П. И. Люблинского, В. Д. Набокова, С. В. Познышева, H. Н. Полянского, H. С. Таганцева, П. Н. Ткачева, Н. Д. Сергиевского, В. Д. Спасовича, И. Я. Фойницкого, X. М. Чарыхова, М. П. Чубинского и др. Примечательно, что все эти ученые были, в частности, противниками смертной казни.

2. В последней трети XIX столетия в России появились новые статистические исследования преступности, попытки научного осмысления влияющих на преступное поведение факторов. И. Орлов и А. Хвостов сформулировали позицию, отрицающую сведение многообразных причин преступности к какой-нибудь одной, главенствующей среди них.