Закрытость деревенского общества от окружающего мира, которая выражалась в стремлении скрыть неприязнь между отдельными жителями деревни от посторонних, была одной из важных характеристик русского крестьянства. Незнание московскими чиновниками действующих лиц и их отстраненность от ситуации, по представлениям старшин и старост, видимо, только усугубляли ощущение униженности.

На основании исследования можно сделать ряд выводов. Крестьяне (по меньшей мере Московской губернии) в пореформенную эпоху верили в сословные предрассудки, в связи с чем им было свойственно заранее считать порочным поведение всех чужаков. Несмотря на постепенную утрату сословной системой свой актуальности, во второй половине XIX – начале XX в. крестьяне в своих прошениях по-прежнему обращались именно к ней. Богородский уезд, в котором работало свыше 250 фабрик и заводов и где проживали десятки тысяч отходников из других губерний, не являлся исключением. Аналогичное поведение фиксируется и по Бронницкому уезду, материалы которого также показали востребованность сословной системы.

Даже если спор шел между представителями одного и того же сословия (между крестьянами), то тяжущиеся в качестве важнейшей причины конфликта, как правило, называли какое-либо неравенство: по материальному положению или по социальному статусу. Споры также могли затрагивать интересы целой деревни или села. Крестьянские тексты показывают, что охрана приватного пространства от соседей, чужаков и высокого начальства могла осуществляться с использованием далеко не самых безукоризненных приемов.

Не исключено, что равные по положению крестьяне – или просто более терпимые к окружающим люди – охотнее улаживали конфликты самостоятельно, не обращаясь в суд, и при этом руководствовались народными обычаями. В противном случае, т. е. в ситуации неравенства по какому-либо признаку, они обращались в суды и инстанции, которые были более рациональным, более прозрачным инструментом, чем народные обычаи.

Сельские старосты или волостные старшины обычно рассчитывали на лояльность волостных судей и членов присутствий и могли запугивать неравных с ними по положению ответчиков. При этом на практике были нередкими и опротестованные решения, заканчивавшиеся разоблачениями старост и старшин и даже смещением их с должностей.

Содержание и основные смысловые единицы прошений крестьян объясняются во многом очевидной нервозностью их авторов, их возможным страхом перед власть имущими, с которыми велась тяжба. Во многих документах, кроме того, явно сквозит желание выставить обидчика в самом непривлекательном виде. Экзальтация, эмоциональный накал крестьянских текстов служили для самоутверждения истцов. Им это было необходимо после того, как они переживали унижения и оскорбления. По преимуществу в суд обращались после достаточно нелепых бытовых конфликтов. Для восстановления своих моральных сил потерпевшие действительно могли прибегать к агрессии, получая сомнительное удовольствие в волостных судах.

Видимо, до суда могли в принципе доходить лишь те дела об оскорблениях, которые были связаны с подспудным желанием противопоставить «своих» и «чужих» и выдать это противостояние за «оскорбление». Этот мотив оказался ведущим в большинстве конфликтов, связанных с защитой репутации в крестьянской среде. Защита репутации, чести и достоинства для крестьян той эпохи была одной из самых приоритетных целей по охране нематериальных ресурсов, которыми люди тогда располагали. Однако эта цель достигалась путем, далеко не безупречным в моральном плане. При этом решение внутридеревенских противоречий и межличностных обид в судебном порядке, ставшее вполне обычным в пореформенный период, являлось альтернативой мятежам, физическому насилию и революционной борьбе, а также практике анонимных доносов и кляуз, возникшей в XX в.