Комбинация нескольких аргументов (разница в сословном положении, принадлежность к разным сельским обществам, разница в социальном статусе и, наконец, нарушение обычаев) видна в следующей ситуации. В прошении от 22 апреля 1875 г. непременному члену Богородского уездного по крестьянским делам присутствия Ивана Евстигнеева говорится: «20 числа сего Апреля месяца проходил я по соседственной с моим селением деревне Дальней Дубровке к хозяину моему купцу Зиновью Максимову; поравнявшись с толпою народа, я увидел своих шурина <…> и свояка <…> <Описание драки.> Когда же я зачал кричать Старосте Прохору Иванову Шувалову дать помощь, то Староста <…> сам схватил меня за ворот и тряс вместе с ними (крестьянами. – А. К.) приговаривая чтобы я никогда не являлся к ним на сход, причем тут же подбежал ко мне на помощь случившийся тогда сосед мой Иван Никифоров, и оттаскивал меня от них…»[41].

Причина драки заключалась в том, что Иван Евстигнеев хотел присутствовать при учете сельского старосты по доверенности своего хозяина купца Зиновия Максимова, а другие крестьяне решили, что «чужой крестьянин не имеет право голоса на сходе»[42]. Таким образом, изначально причинами конфликта были финансовый интерес и любопытство Ивана Евстигнеева. Потерпевший Иван Никифоров также указывал на то, что в драке ему вырвали часть бороды, и он сохранил этот клок волос для суда[43]. На первом плане оскорблением действительно выступают драка, вырванные из бороды волосы и поведение старосты соседней деревни, который сознательно не остановил избиение. Однако второй, более важной причиной, почему человек считал себя оскорбленным, выступает незыблемость правил – писаных и неписаных – поведения на сельском сходе, даже если нарушить их крестьяне решили под покровительством влиятельного купца. Оба сельских обществ осознавали себя коллективами, буквально с кулаками боровшимися за свои обычаи, привилегии и закрытость.

Конечно, в текстах крестьянских прошений о сословных противоречиях напрямую могло и не говориться[44]. Однако о том, что они существовали, и о том, что маргинальное положение просителя могло приводить к некомфортному существованию, можно судить достоверно. Так, молодая мещанка после выхода замуж за крестьянина перешла, следовательно, в крестьянское сословие. При этом она работала на фабрике, о чем она упоминает между делом: «…он Семенов (муж просительницы крестьянки Аксиньи Федоровой. – А. К.) постоянно наносил мне побои, оставляя меня без обедов и ужинов, даже имел намерение был посадить обнаженную меня на муравейник когда шла я с ним с фабричной работы, при этом постоянно выгонял меня из дома <…> при этом говорит что паспорта не выдам <…> вследствие чего принуждена я перейти на жительство к отцу своему, троицкому мещанину, Федору Степанову Фарыкову, проживающему в сельце Воря-Богородском»[45]. Одной из причин незащищенности этой женщины от домашнего насилия являлся ее промежуточный социальный статус. Кстати, волостной суд решил дело в пользу мужа, жене не выдали отдельный паспорт, а факты побоев и истязаний были объявлены несущественными и проигнорированы.

Беспричинная жестокая выходка молодежи против дочери фабричного рабочего, лишь недавно переехавшего в другую деревню, становится еще более порочащей репутацию девушки и ее семьи, если учесть отношение к девичьей чести: «В 8 часов вечера 5 числа сего февраля родная моя дочь Екатерина Васильева Агафонова, будучи на улице в деревне Филимонове, в числе многих девиц на общем гулянье, в это время крестьяне деревни Филимоновой: Филипп Андреев Бочаров и Иван Степанов Королев, без всякого со стороны дочери моей повода, нанесли ей побой…»