Мотив «свой – чужой» встречался и в семейных конфликтах, например, в споре с отцом, с зятем, с сыном и т. д. Зависть к свояку, т. е. к «чужому» члену семьи, легла в основу семейного разлада: «Родной Отец мой Крестьянин деревни Носырева Богородского уезда Буньковской волости Кирило Филипов, по неизвестной мне причине и без всякой совершенно вины наносит мне невыносимые истязания, как например: держит в собственном нашем доме зятя Михайла Семенова, а меня, как родного сына и единственного наследника, из дома выгоняет и невольно заставляет меня с женою скитаться в Чужой квартире…»[47]. Ненависть к мачехе, т. е. неродной, «чужой» женщине, видна в таком прошении: «…после умершей родной матери моей, отец вновь женился и это по наветам мачехи совершенно изменило ко мне отношение отца, которая видимо желает меня удалить от отца дабы самой властвовать…»[48]. Прошения крестьян содержат и примеры откровенной вражды между братьями и их соперничества за внимание со стороны родителей, в том числе при семейных разделах[49].
Иногда причиной тяжбы об оскорблении была экономическая или националистическая подоплека, которая, по сути, также представляет собой трансформированный мотив «свой – чужой». Так, экономические противоречия и антисемитизм скрываются за противостоянием старосты и жителей деревни Левкиной, что видно из коллективного прошения 9 крестьян председателю Богородского уездного по крестьянским делам присутствия известному общественному деятелю Н. Ф. Самарину: «…в нашем волостном правлении, на которое так сильно действует Шварц что старшина и прочие ему избранные вполне повинуются. Вследствие чего Шварца приказывает Старшине и требует от него отчета – какие сделаны успехи чему старшина вполне повинуется и исполняет тем более что Старшина ведет коммерческие дела с Шварцем…»[50]. В этом же приговоре сельского общества Шварц прямо называется евреем[51]. Далее дело посвящено скандалу на выборах, а совсем не личному оскорблению, с которого оно было возбуждено. Волостного старшину сняли 4 февраля 1877 г. и оштрафовали на 3 руб. Всех крестьян-жалобщиков, приговоренных за их борьбу с начальством к 15 ударам розгами, оправдали – их не секли.
Сугубо экономическая причина кроется за другим обвинением о самоуправстве: «Решение Волостного суда 7 Апреля я нахожу неправильным по следующим основаниям. 1) Оно состояло под сильным влиянием участвовавшего в разбирательстве дела Волостного судьи Ульяна Деева, имеющего постоянную вражду со мной и обществом по делу о спорном общественном лесе, на владение коим Деев простирает свои права в количестве около 70 десят»[52].
Еще один аспект противопоставления «свой – чужой» связан с упоминанием в крестьянских прошениях Москвы. Богородск (современный Ногинск) был уездным городом Московской губернии в 50 верстах от Москвы, связанным с ней железной дорогой, поэтому Москва часто упоминается в крестьянских прошениях. Несмотря на значительную распространенность в крестьянской среде отхожих промыслов и заурядность поездок в Москву, она во многих текстах упоминается как совершенно чужая сторона, в которой, как предполагали крестьяне, следовало скрывать внутридеревенские противоречия и, наоборот, создавать при случае благополучные представления о своей деревне и о своем начальстве. Жалоба в московские органы власти считалась низшим начальством чрезвычайно оскорбительной: «…зная за верное, что Шилов в состоянии заплатить столь малую недоимку, я отвел его от стола за руку и приказал тотчас представить недоимку процентов, но Шилов выйдя из сборной избы более не возвращался, а послал домашних своих за приходским священником для напутствования его как избитого до полусмерти, на другой же день Шилов пошел в Москву для подачи прошения на меня…»