Отец понял, что смотринам не бывать и велел мне идти вон на скотный двор. Всякий раз, как случалось прогневать его, он накладывал это наказание, думая, что тяжелым трудом можно меня приструнить.

Низко поклонившись захмелевшим гостям, я попятилась к лестнице и побежала в свою комнату, чтобы скорее снять нарядное платье. Отец справил его для меня к столь важному дню из куска красивой материи яркого солнечного цвета. В нем мне надлежало смутить мужские взгляды и сердца, а угощением – их животы и головы. Теперь в платье нужда пропала. Рядиться не любила и не умела.

Разразившись звонким смехом, как только я оказалась в одиночестве, поглядела на себя в зеркальце и припомнила собственные смотрины. Все удалось на славу. Как же я была довольна собой! Теперь-то уж точно женихи сюда не вернутся!

Скинула легкие башмачки и верхнее платье, оставшись в одной рубашке, распустила косу и принялась ее расчесывать, напевая под нос, а потом все кружилась и вертелась, над гостями посмеиваясь.

Тут я почуяла неладное, обернулась и вскрикнула. В дверях стояла огромная фигура Владара, угрожающая и неподвижная. Он оглядел меня всю: от босых ног и рубашки до волос, укрывших меня покрывалом. Затем наши взгляды встретились. Все во мне так и обмерло.

Даже суровой зимой, когда деревню заваливало снегом и трескучие морозы сковывали высокие сугробы до весны, когда мерзли пальцы так, что становилось больно, я не испытывала такого цепкого страха, который наводили ярко-голубые, будто выкованные изо льда, глаза кузнеца.

Мы молча глядели друг на друга, а затем он покраснел, как пояс на его широкой талии, а я помертвела. Нечто неизведанное, но пугающее было в его ледяных глазах, и я никак не могла разобрать, что же это. Он видел, как я плясала, смеялась, и наверняка догадался, отчего такая веселая. Впрочем, спрашивать его не посмела, да и не получила бы честный ответ, скорее всего. Мы оба выглядели так, будто нас застали за чем-то недостойным, но продолжали хранить молчание.

Наконец, Владар пошевелился и шагнул в мою сторону. Я отшатнулась от него, и мне подумалось, что он явился сюда, чтобы сделать что-то недоброе. Кузнец заметил мой страх и остановился, потоптался нерешительно на месте, а потом протянул руку, раскрыв ладонь.

В руке он держал горсть разноцветных камешков, красивых и блестящих, нанизанных на нитку. Ладонь у Владара была большая, грубая, вся в шрамах. Очень сильная. Захоти только, он смог бы удушить меня двумя пальцами. Такие мысли появлялись, пока он спокойно стоял передо мной и протягивал украшение.

– Гляди-ка, – проговорил, и в комнате словно прогремел гром. – Вот. Для тебя смастерил.

Дрожащими пальцами я подхватила свисающую нитку с его ладони и прижала к себе, не зная, что делать дальше. Разве что произнести слова благодарности. Он кивнул, еще раз осмотрел меня с головы до ног и вышел, плотно притворив дверь.

Я еще долго стояла на месте. Уже не хотелось прыгать и зубоскалить. Почему кузнец вошел ко мне, хотя мог отдать свой подарок еще там, внизу, с другим своим подношением, как и остальные женихи. Искал ли он встречи со мной? И что же подумал обо мне, после того, как я испортила смотрины, опозорилась как хозяйка?

Пока таскала ведра с навозом, чистила хлев и отскребала грязь, то никак не могла понять, что бы еще учинить эдакого, чтобы даже Владар перестал смотреть на меня, как на невесту. Терзало смутное сомнение, что он вовсе не испугался того, что я запекаю крыс в пирогах и порчу ягодную настойку, которой спасаются все мужчины нашей деревни в период зимних холодов.