– Пошел во-о-о-о-о-о-о! – сердитый окрик сменился криком от потугов, болью скрутившими женщину.

Для чувствительного мужского сознания красочная картина родов оказалась чрезмерной: судорожно глотнув воздуха, Миша так и обмяк в проеме двери. Повитуха, скосив на обескураженную Ксению один глаз, коротко бросила:

– Тело убери!

Саврасов был непомерно тяжелым. Подхватив его под мышки, Ксения еле-еле смогла сдвинуть тело в коридор. Хорошо, что там оказался нервно вышагивающий Федор. Увидев зятя без сознания, он бросился помогать Ксении:

– И с какого перепугу его к Людке понесло? – пропыхтел он, укладывая Саврасова на кровать в соседней каюте.

Ксения промолчала.

– Приводи его в сознание, я к дочке.

Миша был в обмороке. Ксения, все еще держа в голове сказанное им на верхней палубе, от души влепила ему пропущенную пощечину. Голова его дернулась, и глаза открылись:

– Воды дай мне.

– Сам возьмешь, – Ксения похлопала себя по бокам. В кармане брюк нашлась помятая пачка заветных сигарет.

– Не кури здесь, – хмуро посмотрел на нее Миша.

Ксения только хмыкнула, чиркнув спичкой. Плевала она на запрет курения на корабле: еще полчаса назад она собиралась утопиться.

– Что теперь, Ди Каприо? – она горько улыбнулась, вспомнив старинный фильм

– Теперь за тобой будут следить. Поверь, я всем расскажу.

– За своей семьей лучше следи, а не за другими женщинами! – Ксения поднялась с кровати. Перед глазами снова появился Кирилл, и ей нестерпимо захотелось на верхнюю палубу.

Грубым рывком Миша схватил ее за руку и усадил на кровать:

– Сколько тебе лет-то? Чего ты убиваешься? Женщины, конечно, слабый пол, но не настолько же, чтобы за мужиками в пучину кидаться!

Глаза Ксении зло вспыхнули:

– Это ты счет бабам не ведешь, А Кирилл, он один такой был! За ним и в пучину можно! Зачем мне все это, без него, зачем?

– А зачем жива твоя сестра с племянниками?

– У нее дети, ей есть ради кого жить и без Константина.

– И у тебя есть. Ради них же. Ради крестницы. Ты же молодая и… красивая женщина, Ксюша. Ты еще найдешь себе мужчину…– он дотронулся до ее щеки.

Ксения в отвращении отшатнулась и резко поднялась:

– Ты… Ты неисправимый! Ты омерзителен! За стеной рожает твоя жена, я же даже слышу ее крики!

– Живее всех живых, – удовлетворенно пробормотал Миша вслед хлопнувшей двери.

Схватки начались еще ночью, за секунды до звона набата. Она не могла показывать семье, мужу, бьющейся в панике свекрови, что рожает. Прежде всего надо добраться до корабля, а уж потом рожать. Поэтому Люда сжала зубы и терпела все усиливающуюся боль в низу живота. Она столько терпела, потерпит и еще чуть-чуть. Сложнее всего было в лодке, где друг у друга на головах сидела ватага Саврасовых, да еще в тот момент, когда отец поднимал ее на борт. Ей казалось, все видят ее мученическое выражение лица, хотя за ним-то она и следила тщательней всего.

Повитуха, случайно оказавшаяся на пути, расширившимися глазами уставилась на нее, будто просверлив голову насквозь, и тут же испортила все, уложив ее в первой попавшейся каюте. Миши не оказалось рядом в этот момент, и Люда порадовалась, что он не увидит ее такой: слабой, потной, тужащейся. Мужчина должен видеть красивую картинку, сладкого и чистенького ребеночка, а не это кровавое месиво! И все шло хорошо, пока в какой-то момент в дверях каюты не показались Ксения и Миша. Ну вот кто просил ее? Дура, не рожала, не знает, как это низко, грязно, омерзительно! Как же она ненавидела их в тот момент! А он знай – хлопнулся в обморок, слабак, будто крови никогда не видел. Конечно, его-то дело маленькое! А женщина должна терпеть эти кошмарные девять месяцев, неповоротливое тело, фальшивую заботу окружающих, холодность мужа, которому она не может принести ни капли удовольствия, а потом эти мучительные схватки, потуги, когда маленькое чудище будто бы когтями прокладывает себе путь на свет. Какой же он негодяй, Миша, ради которого она столько вытерпела, ради которого прошла все злопыхания родственников, ради которого терпела все его измены, ради которого рожала ребенка, рвущего ее изнутри.