Дрегович, ушкуйник, рождённый в семье смердов, еще в юности познавший утеснения от богатых, искалечивший своего господина и убежавший на Волгу, где промышлял вместе с такими же удальцами, не знал страха и с рвением исполнял воинское дело у новгородцев, как добросовестный ремесленник выполняет свою работу. Отпетый по судьбе, рано лишившийся теплоты семьи, он был далеко не чужд благородства, особенно воинскому братству, а это роднит больше, чем семейные узы. Встреча с новгородскими удальцами перевернула всю его жизнь. Постепенно, в разговорах со старыми воинами, он стал понимать, что выше всего есть ещё и Родина, которую он стал воспринимать и как своё родное село, что недалеко от Мурома, и леса, и поля, и всех русских людей. Вернувшись домой, он первым делом наведался к своему господину и был бы, наверно, схвачен толпой слуг, если бы не два десятка вооружённых удалых его друзей, с которыми боярину пришлось считаться. Нет, Дрегович не мстил, но холуи боярина были обезоружены в первые же минуты. Кто вздумал сопротивляться, тому друзья Дреговича хорошенько намяли бока и обещали в следующий раз снести буйну голову.

– Исполать тебе, боярин, – насмешливо поклонился своему бывшему господину ушкуйник, – слышал, уж очень хотел ты меня видеть, – так вот я перед твоими ясными господскими очами, да, я думаю, ты и никогда меня не забывал!

Дрегович указал на сухую левую руку боярина, плетью висевшую вдоль тела, которую он резко вывернул в своё время, когда боярин попытался ударить его плёткой.

– Что же ты, разбойник, делаешь! – гневно воскликнул боярин Всеслав. – Ты и Бога забыл, и не хочешь мне повиноваться, смерд!

Дрегович изменился в лице:

– А вот насчёт смерда, мразь, ты это зря!

Его сильные пальцы сжали правое плечо боярина: тот, извиваясь от непереносимой боли, медленно сполз на пол и потерял сознание.

– Хлипок оказался, белоручка несчастный, – сказал Дрегович, вытирая руку. – Приведите его жену и дочек, а приказчику Авдею всыпьте сто горячих от меня лично, чтобы не занимался лихоимством да не притеснял моих земляков!

Один из ушкуйников, не церемонясь, вылил на голову боярина бадью воды, тот, очнувшись, сделался смирным, как ягнёнок, и, увидев связанное семейство, жену и двух дочек, завопил о пощаде:

– Делай со мной, разбойник-сатана, что хочешь, а их не трогай!

– А сейчас ты мне не волен указывать! – загремел Дрегович. – Могу твоих же семейных на поруганье своим мулодцам отдать, а тебя пытать, и долго пытать, а потом всех вас вместе с усадьбой и сжечь. Аль забыл, как сам расправлялся?

– Прости, Дрегович, – робко попросил вдруг остывший Всеслав, – не буду я вредить, только не губи моих родных!

– Думаю, ты понял, – резонно ответил ушкуйник. – Если услышу про тебя плохое, особливо если будешь мстить моей семье, я всех твоих и тебя на куски порежу, но первой умрёт твоя семья: сначала дочки, жена, а потом и ты! Меня не будет, кто-нибудь из моих братьев, – Дрегович показал на богатырей-ушкуйников, – это сделает. А вот тебе на память о нашей сегодняшней встрече.

Дрегович достал засапожный нож и быстро чиркнул лезвием по щеке боярина, оставив длинный неглубокий порез.

– Да, боярин, – сказал насмешливо друг Дреговича, Кистень, – ты живи, да не забывай Бога и нас!

Именно глядя на таких, как Кистень, удальцов, говорили: махнёт рукой – улочка, махнёт другой – переулочек. Он одинаково хорошо дрался всеми видами оружия, но не было ему равных в ушкуйническом войске по метанию ножей, русскому бою и бегу. Быть первым среди самых удалых храбрецов – ох как трудно! Но он был им. И всегда выходил из самых, казалось бы, немыслимо трудных передрязг. Не случайно атаман Прокопий сделал его, новичка в ушкуйниках, десятником.