Я отважилась снова заглянуть в комнату.

Льет стоял спиной. А старуха…

Она сложила пальцы щепотью, поднесла ко рту и дунула. Клянусь, в руке у неё ничего не было! Но в воздух сорвалась чёрная взвесь и тончайшей струйкой потекла к окну.

Я невольно пригнула голову.

Тяжёлая рама содрогнулась, сверху посыпалось крошево мёрзлого снега.

Не помня себя, я сиганула прямо со второго этажа в самый большой сугроб. Меня завалило, но я подпрыгнула — кузнечик, а не кошка! — и понеслась вскачь, не жалея лап.

Не помню, когда в последний раз так быстро бегала и с такой скоростью взбиралась на балкон своего мезонина.

Тут бы выдохнуть и расслабиться. Однако всё пошло наперекосяк.

Я оборачивалась с шести лет, и у меня всегда — всегда! — получалось. С первого раза. Без заминок и осечек.

А сейчас — нет.

Небыль отказалась явить себя. Не приняла, не впустила, не откликнулась на зов. Не отдала мне меня — рослую белокурую девушку в свадебном костюме крестьянки из северных областей Ригонии.

Я даже в дом попасть не могла. Не лапой же за ручку браться!

Спасло то, что дверь открывалась вовнутрь. Я налегла изо всех сил — упёрлась передними лапами, лбом и ввалилась в хорошо протопленную комнату.

Уже потом, прильнув к изразцовой стенке и впитывая, впитывая всем существом восхитительное тепло, я вдруг подумала, что чёрная пыль, слетевшая с пальцев старухи, была подозрительно похожа на Дыхание Небыли, в которой осталось заперто моё человеческое тело.

Полночи я силилась добраться до неё, движимая то страхом, то злостью, то отчаянием, снова и снова — пока не выдохлась. Свернулась под одеялом и даже заплакать не смогла. У кошек не бывает слёз.

Разбудил меня громкий стук и голос Майры:

— Карин, ты спишь? — дверь дёрнули. — Ты чего заперлась? Вставай! У нас работы полно!

В глубине души я надеялась, что усну кошкой, а проснусь человеком и окажется, что вчерашнее мне пригрезилось. Но — нет. Хвост, усы и шерсть никуда не делись. Или меня слишком рано вырвали из мира снов? Не зря же голова пуд весит, а глаза не открываются. Может, стоит вернуться в уютное забытьё и подождать?..

— Карин! — Майра продолжала колотить в дверь. — Что за шутки?

Ох, вдруг ей надоест, и она уйдёт?!

Я вылетела из-под одеяла, как укушенная, и во всё горло завопила:

— Мия-а-а-а-а-у-у!

— С ума сошла! — взвилась Майра.

За окном светало, а у нас давно условлено, что обращаюсь я только в тёмное время. Соседи думают, у Эльсов живёт кошка Ночка, которая гуляет под луной, а днём отсыпается за печью.

— Прекращай балаган! Мама с тебя шкуру спустит!

Я кричала и скреблась в дверь изо всех сил, наплевав на саднящие когти и ободранные подушечки лап, и Майра наконец сообразила:

— Ты что, не можешь стать человеком? Свяна милостивая!.. Подожди, сейчас маму позову!

Мама сперва долго бранила меня срывающимся голосом, потом хотела ломать дверь — заперто-то изнутри на задвижку. Но Майра спросила, не смогу ли я выйти, как вошла, через балкон («Мяукни, если да!»), и побежала отпирать заднюю дверь.

Дальше — каменный пол кухни вместо листа бумаги, печная зола вместо карандаша… Я давно забыла, как в детстве училась писать и как трудно рука привыкала выводить верные палочки и закорючки. Кошачья лапа для этого приспособлена ещё хуже. Но с восьмой, кажется, попытки мне удалось изобразить что-то похожее на «Льет».

— Кавалер Льет?! — у мамы кровь отлила от щёк. — Он знает, что ты оборотень?

Он, может, и нет. А вот старуха…

«Ведьма при нём», кое-как накалякала я.

— Что за ведьма? Агда? Нет, не Агда! Конечно, нет… — мама никак не могла справиться с паникой. — Она… знает, кто ты?