– Вы где три с половиной часа шлялись? Вам что, прогул записать? Вас что, уволить?

Если бы Громов не находился в столь подавленном состоянии и самом мрачном расположении духа, то уже с порога заметил бы, что к обычному неприступному выражению лица директора прибавилось что-то еще беспокойное и настороженное.

– Вы же меня сами на весь день отпустили, вы же меня сами к врачу посылали! – воскликнул Громов, меньше всего ожидавший подобных упреков.

– Да, я вас именно к врачу посылал, именно лечиться, если вы больны, а не отказываться от лечения, когда вам предлагают!

– Я и был у этого врача, и он мне знаете, что предложил … – начал оправдываться Громов, но не договорил.

– Вы мне не объясняйте. Здесь я директор, я, – зарычал Кедранюк. – Ишь, устроился ко мне на комбинат штаны протирать! Устроил тут публичный дом, с Татьяной спелся. Коллектив мне тут разлагает! Дома бы лучше сидел, да за женой с дитем присматривал. От таких, как ты, все беды наши, такие, как ты, всю страну просрали!

Громов хотел еще что-то сказать о Рукоблудском и о всех его гнусностях, но упоминание Кедранюка о семье, о Татьяне, о событиях той страшной ночи, как будто загнали в его горло раскаленный ком и слова оправдания застыли на его губах.

А Кедранюк продолжал гнуть свою линию:

– Ишь, доктора он испугался. Мне этого доктора знаешь, кто рекомендовал? Такие люди, – не тебе чета. Если ты тогда мужиком не был, чтобы свою семью защитить, так уж теперь будь. Меня не позорь. Я за тебя поручился. Ясно вам? Что вы молчите? Ясно вам?

– Ясно, но этот психиатр сам больной.

Невнятные оправдания Громова вызвали новый, еще более сильный припадок гнева у его начальника.

– Мне по телефону намекали, что вы не здоровы психически. Теперь я и сам вижу. На моем комбинате дураки не нужны. Я выговоры выслушивать не собираюсь, – Кедранюк с силой хлопнул ладонью по телефону, – я своим креслом из-за тебя рисковать не собираюсь. Буду лечиться, не буду лечиться, – точно баба. Здесь я начальник, здесь только я принимаю решения. Вам ясно? Я не потерплю никакой самодеятельности! Здесь только я имею право решать…

Но тут Кедранюк и сам заметил, что несколько зарапортовался и, немного остудив накал речи, начал подводить разговор к финалу:

– В общем, или завтра идете к врачу и начинаете лечиться, или я вас к чертовой матери увольняю. Запишем сегодняшний прогул и все, к чертовой матери. Нам такие работники не нужны. Дурак не может руководить химической лабораторией. А потом поищи себе работу. Я на тебя посмотрю, когда сопьешься. Кому ты нужен? Никому ты не нужен.

Словно завороженный, глядел Громов на директора, методично изрыгающего оскорбления и угрозы, на его мясистое, влажное лицо, на его налитые кровью глаза. Громов хотел встать и, наплевав на все, послать подальше этого косолапого грубияна с его комбинатом. И, несомненно, он сделал бы это, если бы дома его ждала жена и дочь.

– Все, – закончил Кедранюк, – вы свободны на сегодняшний день. Я своих распоряжений не меняю. Идите домой и подумайте.

За окном, достигнув своего невысокого зимнего зенита, сияло солнце. Стараясь не потерять равновесия, Громов двинулся к выходу из кабинета директора. В лаборатории он задержался ровно настолько, чтобы стянуть с себя белый халат и вновь облачиться в уличное одеяние. Молчаливый старик Солтис все так же сидел за своим столом, что-то записывал в потрепанной рабочей тетради и внимательно наблюдал за Громовым поверх сползших на кончик носа очков.

Домой Громов добирался несколько часов. Он долго бродил по улицам, бесцельно заходил в магазины, шарил пустым, невидящим взглядом по полкам с товарами и снова шел дальше. Потом он вдруг вспомнил, что со вчерашнего вечера ничего не ел и, хотя вовсе не терзался муками голода, зашел в кафе, взял стакан чая и бутерброд с колбасой. Горячий и на удивление крепкий чай выпил залпом, в задумчивости покрутил в руках пустой стакан и, не притронувшись к бутерброду, вышел на улицу. Дома, где каждая вещь напоминала ему о жене и дочери, он старался находиться как можно меньше. Все последние дни он обязательно задерживался где-нибудь после работы и возвращался к себе не иначе, как поздним вечером. Сегодня его рабочий день кончился, так и не успев начаться, и он пришел домой еще засветло. Замок не сразу послушался Громова, и он целую минуту провозился с ним, дергая и пытаясь повернуть застрявший ключ. В прихожей Громов почувствовал сильный запах табачного дыма, что было весьма странно. Сам Громов не курил, а кроме него в квартире никого и быть не могло. Он стянул с плеч пальто. И тут во мраке прихожей, со стороны кухни, раздался тихий и вкрадчивый голос: