Громов молчал и дико глядел на выписывающие невероятные кренделя губы Рукоблудского, живущие какой-то отдельной от лица жизнью. Да и что мог понять и ответить на подобное предложение убитый горем человек. В душе его царил полнейший хаос. Очевидно, Рукоблудский и сам прекрасно осознавал это, поэтому ждать ответа от своего собеседника не стал и с еще большим накалом в голосе продолжил плести какой-то несусветный и ни с чем не сообразный вздор:

– Конечно, чтобы согласиться на подобное предложение, необходимо изрядное мужество. Я понимаю: разносторонние связи с миром и честолюбивые мечты. Но ваши связи порваны и возврата к былому нет. То, что вы натворили дел, вы уже и сами осознали, иначе к психиатру бы не пришли. Дорога туда, где сейчас находятся души ваших близких, для вас закрыта. Поймите, вас ждет ад. Но если вы окажете нашей организации вышеназванную услугу, ни о каком аде речь не пойдет. Понимаете?

Громов не понимал. Нелепая, чудовищная информация не укладывалась ни в одну из мозговых извилин и откровенно не лезла в голову.

– Я же не прошу вечную, бессмертную душу, – даже с какой-то обидой захныкал Рукоблудский, – я только тело ваше прошу. Вот видите, мне же один индивидуум уже уступил свое, – и Рукоблудский хлопнул себя по лацканам пиджака. Оно и понятно: за душой стоит вечность, а за плотью всего лишь краткое мгновение земной жизни.

– Вы или сумасшедший или, или … черт! – выпалил Громов.

– Хе-хе-хе, – заблеял Рукоблудский, рот его сполз куда-то на бок к самому уху, – насмешили: «сумасшедший психиатр». А что касается черта, то, конечно, мы не черти. Так, выражаясь по военному, первый фронтовой эшелон, дети тени, я бы сказал утренней зари.

– Вы мне омерзительны, Рукоблудский, – проговорил Громов, – прощайте!

–До свидания, – осклабился Рукоблудский, – надеюсь, до скорого.

Громов шагнул к двери, но остановился и бросил через плечо:

– Вам уборка нужна, воняет здесь чем-то!

– Учтем, все ваши пожелания непременно учтем.

Не медля больше ни одной минуты, Громов вышел из странной квартиры с безумным хозяином. Но не успел он сделать и двух шагов по короткой лестнице, ведущей на улицу, как почувствовал, как нехорошо засосало под ложечкой, и тупая боль холодной жабой сдавила грудь. Это сердце, напитанное горечью и бедой последних дней, не вынесло беседы с мерзавцем и дало знать о себе. Громов сжал зубы и, стараясь не обращать внимания на боль, сбежал по лестнице, вырвался на улицу и опустился на заснеженную скамейку. От свежего, морозного воздуха и яркого солнечного света закружилась голова. Но боль в сердце начала слабеть.

– С вами все в порядке? – раздался рядом участливый голос прохожего.

– Да, спасибо.

Прохожий ушел. Громов зачерпнул пригоршню снега, отер им пылающий лоб, встал и торопливо пошел к автобусной остановке.

Нелепое предложение Рукоблудского, еще неосознанно для Громова, но уже успело внедриться в его мятущуюся душу, и найти слабое место в ней. Оно зародило надежду на встречу с женой и дочерью и на их прощение.

Тем временем автобус подвез Громова к воротам комбината. Понурив голову, он проскочил проходную, поднялся на второй этаж, где находилась лаборатория. Из-за двери доносился возбужденный голос Саши Бизюкина, молодого человека, пришедшего на комбинат недавно, но уже успевшего зарекомендовать себя ужасным карьеристом, сплетником и наушником директора.

– А вы слыхали, где наш заведующий был, когда его супругу с дитем того? – чуть не захлебываясь от переполнявшего его известия, шпарил Бизюкин. – У Таньки Барышевой из отдела сбыта. И пока он ее окучивал, его женку с дочкой того. В это же самое время. Во как. Но это строго между нами, товарищ Солтис. Чего молчите, товарищ Солтис? Да ну вас.