– Ты должен зажечь огонь, – сказала Лея тихо, но настойчиво. – Это твой долг, Торвальд. Ты не можешь передать его кому-то другому.

Он молча кивнул. Подойдя ближе к костру, он взял факел из рук одного из лесорубов. Пламя было небольшим, но ярким. Он замер на мгновение, глядя на неподвижное тело своего отца, укрытое чёрным полотном.

– Гриммард, – тихо прошептал он, словно обращаясь к тому, кто уже не мог ответить. – Ты был для нас скалой, и твой свет будет гореть в каждом из нас.

С этими словами он наклонил факел, и пламя жадно перекинулось на деревянные балки. Языки огня взметнулись, словно радуясь своему освобождению.

Толпа наблюдала в полной тишине. Никто не шевелился, не произносил слов. Это молчание было красноречивее любого плача. Оно говорило о скорби, уважении и принятии.

Торвальд отступил назад, возвращаясь к Лее. Она положила руку ему на плечо и тихо произнесла:

– Ты сделал то, что должен был. Теперь путь твой, Торвальд. И я пойду с тобой.

Он посмотрел на неё, и в его взгляде мелькнула благодарность, но он ничего не сказал. Её слова нашли отклик в его сердце, но говорить не было смысла.

Пламя костра горело ещё долго, его свет отражался в глазах каждого, кто стоял вокруг. Это было не просто прощание. Это было напоминание о том, что их сила – в памяти, в их вере и в их готовности бороться, несмотря на потери.

Когда костёр начал угасать, и от пламени остались только тлеющие угли, люди начали расходиться, оставляя за собой молчаливую скорбь. Торвальд остался стоять, его взгляд всё ещё был прикован к углям.

– Завтра будет новый день, – тихо сказала Лея, стоявшая рядом.

– Новый день, – ответил он, не отрывая взгляда от углей. – Но всё с той же тенью прошлого.

Лея сжала его плечо, но ничего больше не сказала. Вместе они развернулись и ушли, оставив за спиной свет угасающего костра и ночь, которая вновь поглощала Альфарису.

Пыльная дорога к Харистейлу, извиваясь, словно змей, тянулась через скудные поля, давно истощённые холодными ветрами. Поздняя осень добавляла мрачности: серое небо нависало низко, отбрасывая холодный свет, а деревья, стоявшие вдоль дороги, были похожи на безжизненные силуэты с изломанными ветвями. На фоне этой суровой картины маленькая повозка, запряжённая худой лошадью, казалась незначительной. Скрип её колёс звучал глухо, теряясь в тишине, а её пассажиры выглядели настолько ничем не примечательными, что их легко можно было принять за простых крестьян.

Лорд Ричард, правитель Сэлендора, сидел на потрёпанной лавке повозки. Его облик был далёк от величия, которого ожидали бы от правителя одной из богатейших провинций. Простая рубаха с изношенными локтями, потёртые штаны и выцветший плащ делали его похожим на любого торговца, вынужденного пробивать себе путь в мире, полном бедности и жестокости. Его спутник, молчаливый и бесстрастный Крейн, держал поводья в руках, поглядывая на дорогу с вниманием человека, привыкшего замечать даже мельчайшие детали.

Запах вяленой рыбы, грубо набросанной в ящики на повозке, наполнял воздух, смешиваясь с горечью пыли. Это был запах бедности, запах, который легко можно было спутать с отчаянием. Ричард слегка повернул голову, осматривая дорогу, ведущую к Харистейлу.

– Если кто-то из королевских патрулей узнает меня, – задумчиво проговорил он, не глядя на Крейна, – полагаю, наш путь может закончиться раньше, чем мы этого хотим.

Крейн не обернулся, его голос, низкий и ровный, прозвучал так, будто он вовсе не воспринимал угрозу всерьёз.

– Узнают только если будут искать, – ответил он.

Пригород Харистейла встретил их суровой тишиной и запахом гниения. Маленькие хижины, беспорядочно раскиданные вдоль дороги, казались покинутыми. Соломенные крыши провисли, а стены из камня и дерева покрылись плесенью. Перед домами копошились немногие жители: голодные женщины, обмотанные в грязные тряпки, с пустыми, ничего не выражающими глазами, и дети, босиком бегавшие по лужам, полным грязной воды. Весь этот вид говорил об одном: нужда и безысходность стали постоянными обитателями этого места.