Леонард продолжил свой путь, но вдруг услышал дребезжащий голос:
– Милорд, не удостоит ли своим вниманием?

Он автоматически повернул голову, чтобы бросить резкий взгляд на говорившего и отмахнуться, как вдруг замер. Перед ним стоял нищий – грязный, сгорбленный, закутанный в рваный плащ. Его лицо, покрытое слоем пыли и земли, выглядело как у человека, пережившего слишком много трудностей. Глаза скрывал глубокий капюшон, но Леонард всё же успел заметить блеск знакомого взгляда.

Он нахмурился, его рука уже начала подниматься, чтобы оттолкнуть нищего, как вдруг он узнал этого человека. Под капюшоном прятался тот же человек, что принес ему утром вино в канцелярию, в идеально подогнанной одежде слуги, ухоженный, будто вышедший из королевской прислуги. А сейчас он был похож на самого обыкновенного обитателя трущоб. Это был не просто обман – это было искусство.

– Ты мастер своего дела, – сказал Леонард, его голос был сухим, но с оттенком восхищения. – Мне бы хотелось иметь человека с такими способностями в своём окружении.

Крейн слегка склонил голову, его губы изогнулись в едва заметной улыбке.

– А Ричард тоже выглядит как нищий? – продолжил Леонард, приподняв бровь.

– Нет, милорд, – ответил Крейн, его голос был всё так же ровен. – Он рыбак.

Леонард невольно усмехнулся, его губы дрогнули, выражая лёгкое презрение к происходящему, но вместе с тем и какое-то тёмное удовольствие от этого фарса.

– Ну, веди меня к рыбаку, – коротко бросил он и сделал несколько шагов, но затем обернулся, внезапно остановившись. – Ты так и не назвал своего имени.

Крейн слегка приподнял голову, поднимая взгляд на Леонарда, и ответил спокойно:
– Можете называть меня Тень. У меня много имён.

Леонард посмотрел на него оценивая его, но ничего не сказал. Его взгляд на мгновение стал тяжёлым, словно он пытался разглядеть за словами Крейна нечто большее. Затем он кивнул, принимая это, и они двинулись вглубь города.

Дорога к рынку пролегала через узкие, извилистые улочки, на которых жизнь кипела с хаотичной энергией. Для Леонарда этот мир был чужим и непривлекательным. Он шел, словно наблюдатель, стоящий по другую сторону стекла, отстранённый и равнодушный.

Улицы Харистейла были полны жизни, но это была жизнь в её грубейшей, неотесанной форме. Дети босиком бегали по лужам, оставшимся после утреннего дождя, их лица были перемазаны грязью, а смех звучал как крик выживания, а не радости. Женщины, сгорбившись под тяжестью корзин, пробирались между телегами, их лица, покрытые глубокими морщинами, выражали смесь усталости и решимости. Мужчины спорили, торгуясь у лавок, их грубые голоса перекрывали шум города.

Вонь была невыносима. Гниющая рыба, протухшие овощи, запах пота и грязных тел смешивались в едкий коктейль, который мог бы сбить с ног неподготовленного человека. Но Леонард не обращал на это внимания. Для него это был лишь фон, который давно потерял значение.

Он шёл, не глядя на людей, но ощущая их взгляды на себе. Прохожие оглядывались, шептались, но никто не осмеливался приблизиться. Его осанка, его манера держаться, его холодный, пронизывающий взгляд – всё в нём говорило, что он не принадлежит к их миру, даже если он шёл по тем же улицам.

Где-то вдалеке раздался звук лошадиных копыт. Повозка, нагруженная бочками, медленно пробиралась по камням, скрипя под весом. Торговцы выкрикивали цены, женщины спорили, толкаясь у лавок. Один из мужчин, заметив Леонарда, тихо отступил в сторону, словно боялся привлечь его внимание.

В какой-то момент Леонард заметил, как женщина у обочины поднимает голову, чтобы рассмотреть его. Её лицо было иссушено временем и лишениями, глаза ввалились, а руки, покрытые ссадинами, держали маленького ребёнка. На мгновение их взгляды встретились, и Леонард почувствовал что-то странное – что-то далёкое, как эхо воспоминания. Но он тут же отвернулся, не позволив себе задерживаться на этом чувстве.