Прошёл, примерно, месяц. Оставшись один в обыденной жизни, Блинчиков приходил к мастерской Орехова частенько. Стучался в дверь, смотрел, есть ли свет за коричневыми шторами, и очень даже боялся за картины. На вопросы об Орехове стал отвечать охотно, говорил, что много работает сейчас Женя, никого к себе не пускает, потому что надо ему сменить образ жизни, стать членом Союза художников, получать, наконец, где-то деньги на законном основании и, может быть, даже пора жениться. Высокого роста Орехов, видный мужчина!

Собеседники соглашались, но светилась в глазах лжецов привычная им, довольная и понимающая насмешка. Дескать, знаем об Орехове, что он во всех отношениях того! Бывало, в беседах проскальзывал даже смешок. Но осторожный смешок. Знали – отомстит поэт за друга, потому что очень его уважал. Да и никто не хотел быть обличённым публично в каком-нибудь общественном месте беспощадным и неглупым человеком, поэтом Блинчиковым Володей! Но июль пролетел, и Орехов так и не появился в буфете. И окна мастерской были темны. Наступал август. Песок на пляже у Петропавловской крепости пылал, однако, в то лето, как в июле, припекая бледное тело Блинчикова.

«Как жарко в городе! – возмутился однажды в душе поэт. – Как он изматывает всё-таки, город!»

И он решил ехать на природу, в лес, сделать выход на пейзаж! Захватив этюдник, поэт успел на Финляндский вокзал, хотя дело клонилось к вечеру, и взял в кассе билет до Пери. Но Пери он проехал, заснул в электричке, а так как никто его не разбудил, то он и проснулся в Лемболово. Эти места он знал хорошо.

Когда Блинчиков дошёл до речки, солнце уже садилось. Гладь фантастически фиолетовых вод ручейка, который в окрестности считался речкой, изогнувшись петлёй, покачивала на своей поверхности зыбкий пятачок земли с поникшей серебристой ивой. «Вот оно! – с наслаждением подумал Блинчиков. – Вот вечный образ земли!» Он сбросил с плеча в траву тяжелый этюдник и, набрав побольше воздуха в лёгкие глубоким вздохом, увлажнил свой организм испарениями речки. Нужно было начинать этюд, солнце упрямо катилось за горизонт. Блинчиков пристроился работать ближе к реке, когда из листьев ивы вдруг раздался глухой голос:

– Приветствую тебя за благословенным трудом твоим, Владимир!..

Блинчиков глянул на иву и рассмотрел среди листьев знакомую фигуру.

– Женя! – воскликнул Блинчиков. – Вот это встреча, Женя! Ты жив ещё пока, значит, жив! Как я рад, поверь мне, поверь! Я тебе никогда не врал…

– Да, я ещё, как видишь, жив, – говорил Орехов хрипло, переходя речку вброд, причём Блинчиков заметил, что Орехов нёс одеяло подмышкой, брюки на нём висели клочьями, а палкой он шарил в воде, отыскивая брод впереди.

– Как ты живёшь? Рисовать не тянет, Женя? – шептал поэт, внимательно глядя на друга.

Орехов сел на траву, палку аккуратно положил рядом, и Блинчиков обнаружил, что никелированный шар на ней порядочно истёрся. Свернутое одеяло Орехов тоже положил рядом, пояснив:

– Надо беречь необходимую одежду!..

– Много странного в этом мире, Володя, – начал говорить он. – Видишь ли, я совершил даже некоторое открытие. Да, открытие! Можно укрепить свой организм без санатория и курорта. Открытие моё состоит в том, что я нашёл здесь, в этой речке, лечебную грязь. Я лежал в речке регулярно каждое утро, примерно с полчаса. Ранним утром – это такое приятное ощущение. Река, свежесть, волшебное тепло мягкого ила. Представь, я почувствовал, что больше не страдаю ревматизмом. Природа лечит! Действительно – лечит! – засмеялся Орехов.

– Это здорово, Женя, – сказал Блинчиков. – Ты стал крепким, ты нашёл! И я решил – поеду на природу! И встретил здесь тебя, конечно, живого. Нет, я чувствовал, что судьба сведёт нас в этом месте. И картины твои пока все целые, за мастерской я наблюдаю. Поедем сейчас ко мне, помоешься, переночуешь. И утром – за работу! Я знаю, ты найдёшь, что сказать холодному миру нашему своими новыми работами!.. И ведь что произошло? Ничего. Отдохнул, пожил в лесу. Всё равно, что жил на даче!