Орехов, мрачнея, продолжал:

– Ответил я им, Володя, не роняя себя. «Вы, говорю, товарищи, наверное просто издеваетесь надо мной. Я рисую с того момента, когда впервые взял в руку карандаш. Вы должны были спросить меня – давно ли я серьёзно рисую. Серьёзно я рисую с тех пор, как я себя помню! Я рисую всю жизнь, и вы об этом знаете. Вы бы меня ещё спросили, например, давно ли я пью.» Тогда один из них и спрашивает, я не помню, кто именно: «Давно?» Я удивился. О чём он? А он дальше накручивает, да так серьёзно: «Евгений Александрович, вы не обижайтесь, но вы ведь сами о себе заявляете. Это не я вас спрашиваю. Объясните всем нам, пожалуйста, – давно ли вы пьёте?» Вот, оказывается, что им было интересно знать – давно ли я употребляю спиртные напитки и в какой степени часто употребляю. Вот в чём весь вопрос!..

После этого рассказа впечатлительный Блинчиков зашептал, признаваясь:

– Женя, происходит страшная вещь. Биополя подлецов влияют на нас! Я сам чуть не стал подлецом, общаясь с подлецами. Я женщину обидел. Хорошую, светлую, достойную и возвышенную женщину! Оскорбил её, как последняя дрянь. Потом звонил, оправдывался. Потом напился, писал стихи на обрывках салфеток в грязной пивной, наблевал на пол, матерно ругался, драться к кому-то лез. Меня выставили из помещения, конечно. Это был оскорби тельный, низкий момент моей жизни! Ты послушай стихи, я читал их весь вечер. За эти-то стихи какой-то парнишка из гегемонов довёз меня до дома на такси, а то бы я просто умер бы на улице в мороз! И он меня не только довёз, но ещё и оставил мне записку с адресом – дескать, что надо будет – заходи. Поможем тебе не упасть, так сказать, через заводскую родную проходную. Не бедствуем, мол, завод богатый, и мы хозяева там все, а не гости. И за что всё? За стихи. Нет, ты послушай, я почитаю:

Честно говоря, Блинчиков не помнил точно, его ли это стихи. Может, это были и чужие стихи, может, даже Рождественского Роберта или Всеволода, или ещё чьи-то, запрещённые! Правда, не шедевр, не Мандельштама, а просто – стихи. Важно – стихи. Так уж повелось, видимо, между творческим народом XX века применять стихи к ситуации. Бывает в такие минуты, что стихает пьяный гул. Бывает, что и люди изменяются. Прозвучали всё-таки стихи! Стихи!..

– Хорошие стихи, по-моему, – оценил Орехов.

Он неторопливо встал, пошарил в углу мастерской и поставил на спинку дивана небольшое полотно. Блинчиков глянул и обомлел: в голубизне прозрачной вазочки, словно рыбка в аквариуме, плавала белая розочка с тоненьким, длинным стебельком.

– Как здорово ты нашёл этот образ, Женя! – произнёс Блинчиков. – А ведь что нашёл? Ничего. Роза и ваза. Но как? Ты славный живописец, Женя. Ты мастер, и это правда! Давно ты это написал?

– С неделю как закончил. Тоже, представь, хотел подарить женщине, чужой жене. Потом гулял по набережной, был поздний вечер. На улицах стояла тишина. Никого! Хорошо мне так стало. Я увидел на углу телефон-автомат и решил позвонить ей. Мы не уславливались о встрече, просто решил – позвоню! Молчал в трубку. А она мне говорит: «Не молчите, Женя! Я знаю – это вы сделали!» Я удивился. «Что случилось?», говорю. А она мне дальше накручивает, да так серьёзно: «Я от вас не ожидала, Женя! Вчера, после вашего ухода, у мужа со стола исчезла щёточка для усов. Он не может без неё обойтись, и я не прощу вам этого никогда! Он должен выглядеть достаточно культурно, он имеет дело с обеспеченными людьми. Отдайте щёточку! Что за насмешка. Вы завидуете нашему материальному успеху? Но всем хочется жить и зарабатывать. Жить, а не существовать! И я скажу вам начистоту: вы импотент, Женя! Между нами всё кончено!»