Одна из широких укрытых легким пологом кроватей была пуста. На другой лежал лёгкий чёрный плащ или шаль – не разобрать – чем-то неуловимо напоминающая сброшенное оперение.

– Что ж, я остаюсь, – решительно заявила Исабель, снимая собственный плащ и бросая его на вторую кровать. – И – приятно познакомиться.

Одиллия вздохнула, легчайшим из вздохов. Святая Мария, потрясённо осознала Исабель, да она же тоже волновалась!

– Мне тоже, – ответила она с чувством.

Исабель вдруг словно кожей ощутила, что та так же устала, голодна и скучает по дому, и не знает, как они ещё устроятся здесь… Иберийке стало тепло – не жаром её проклятого Дара, а просто по-человечески тепло.

Внимательные глаза Одиллии снова чуть сощурились, а губы венецианки снова изогнулись в улыбке.

– Говорят, как все устроятся, нам дадут поесть, – сказала она с такой уверенностью, что Исабель не сразу сообразила спросить, кто же такое успел сказать. – Похоже, остальные тоже уже сообразили, что к чему.

Тут Исабель решила поверить на слово – смотреть на водопад, чтобы проверить, все ли его прошли, ей совершенно не хотелось. Оглядевшись, она обнаружила, что сундук, украшенный гербом Альба, уже стоит в избранной ею половине комнаты, и решила, что самое время разместиться.

Укладывая сундук, кормилица Мерседес не забыла ничего, явно рассчитывая и на холодные вечера, и на согретые весенним солнцем дни. Даже мешочки с душистыми травами и цветами то и дело попадались под руку. Исабель подумала и кинула парочку в комод, а последний, прежде чем закрыть резную дверцу, сжала в пальцах, вдыхая глубоко аромат дома. Но тут же вспомнила, что не одна, вздрогнула, быстро опомнившись, закрыла дверцу и села, положив на колени веер.

Новая соседка, если что и заметила, виду никак не подала. Собственно, она на Исабель и не смотрела: вдумчиво – иного слова не подберешь – перебирала книги, придирчиво решая, в каком порядке их поставить, и порой замирая над ними – то просто поглаживая кожаные переплеты длинными худыми пальцами, то открывая наугад, чтобы потом с видимым усилием оторваться от чтения. Безжалостно и неровно обрезанные волосы она нетерпеливо заправляла за уши.

Лицо, которое таким образом оставалось всегда открытым, красивым Исабель бы не назвала. Черты его были правильные, но каждый раз, словно в насмешку, чуть-чуть не дотягивали до нужного: губы бледные и тоньше, чем следовало бы; нос хоть и прямой, но, пожалуй, длинноват и с намеком на горбинку; подбородок узкий. Но было в ней нечто – неколебимая внутренняя уверенность человека, сомневающегося во всём, кроме себя, – и это патрицианское спокойствие и влекло, и раздражало.

Фигурой она тоже не вышла, и в отличие от Исабель, чья южная кровь оставляла надежду на относительно скорое исправление, явно собиралась оставаться худощавой, узкоплечей и малогрудой до конца, как это случается у северян. Впрочем, и изящно-хрупкой, по галльской моде, она не была – открытая спина и тонкие руки были сплошь сплетением сухих мускулов, как у чистокровной лошади. Зато каждое движение, каждая поза были такие, будто она их месяцами репетировала, а осанка была и вовсе несгибаемая; Исабель еле удержала вздох тихой зависти. Другое дело, что эта красота была слишком выверена, даже нарочита в своей четкости, и потому тоже раздражала, словно венецианка была на сцене, и каждую минуту рассчитывала на эффект.

– Я танцую, много.

Проклятье! Исабель и не заметила, что объект её внимания в свою очередь наблюдал за ней краем глаза. Она спешно схватила веер и обмахнулась им пару раз – и почувствовав, что резное дерево зловеще хрустнуло в пальцах, так же поспешно свернула и положила на столик.