15 февраля. Пробыл я на 19-м меньше месяца: 12 января приехал, а 9 февраля – снова здесь, в Барашево. По прибытии туда неделю проработал в котельной у парового котла, а с 22 января стал работать в машинном цехе, у деревообделочных станков… От шума уши затыкал ватой. Работал, выполняя норму на 147–170 %. 9-го меня увезли на больницу. Будут заводить историю болезни и снова обследовать. По случаю Рождества и Нового года получил поздравления от Юры с Валей и Анютой (от Гудковых), от Игоря Ростиславовича (Шафаревича), телеграмму от Храмцова из Тарусы… В ночь на 14 февраля я почувствовал себя так неважно. Чего только не изведаешь. (В ту ночь я чуть не угорел. В палате рано закрыли заслонку печи. Спас большой рыжий больничный кот, который сдернул с меня одеяло и я проснулся. Едва-едва доковылял до уборной, потом в коридоре грохнулся на пол, стало легко и приятно. Я подумал: «Ну и ладно, все кончено, хватит…» Потом все же с огромным усилием поднялся и, держась за стену, вернулся в палату. Там тоже проснулись и подняли шум, выясняя, кто так рано закрыл трубу.)

24 марта 1979 г. (Ленинград, 193167, п/я УС 20/12, Режимное отделение). С 19-го лагпункта я выехал в понедельник 19 марта, а под утро 24-го поступил сюда. Мне бы хотелось, конечно, скинуть то незримое бремя, что легло на меня в июне 1977 года, от которого я весь какой-то вялый, побитый и усталый.

9 апреля. (Ярославль, п/я ИЗ —721). Итак, я пробыл в ленинградской больнице 10 дней и 3 апреля убыл. Врач-терапевт Вера Николаевна сказала мне еще 27 марта (на основании рентгеновских снимков, сделанных накануне), что у меня сухой плеврит. В прошлом было воспаление плевры, а теперь вот остаточные явления и вызывают повышенную температуру (т. к. не залечили вовремя и они не рассосались).

7 июня 1979 г. (пос. Лесной, 385/19). 4 мая я вернулся из ленинградской больницы. Туда ехал несколько дней (с 19 по 24 марта), обратно – месяц (с 3 апреля по 4 мая)… Наверное, ты слышала, что несколько человек, в т. ч. Эдик Кузнецов, Алик Гинзбург и др., освободились. Правда, освободились несколько необычным способом – с выдворением. Эдуарду еще оставалось 6 лет, Гинзбургу – тоже. Настроение мое, как всегда, ровное и среднеоптимистическое.

29 июля. В июне я написал академику Шафаревичу, и, судя по уведомлению, он мое письмо получил. 27 июля я лишен «очередного свидания».

12 сентября. С 10 августа работаю снова там, где работал в прошлом июле – сентябре, вернувшись из Барашево. (Т. е. маляром, помощником опытного отделочника Рысина). 2 августа снова приезжал следователь из Владимира. Правда, на этот раз другой (не Плешков)… Все время, свободное от работы и сна, посвящаю чтению. Информации (исторической, экономической, философской, научной и т. п.) так много, а времени так мало, что за шорохом страниц и потоком идей и фактов не замечаешь недель и суток.

(Примечание. Деньги, которые в это время стали высылать в лагерь политзаключенным из фонда Солженицына, ни на что не разрешалось тратить, кроме подписки на журналы. Поэтому выписывал я в этот период много. До сих пор вспоминаю то удовольствие, когда, утомленный работой, возвращаешься в барак и видишь на койке свежий номер «Вопросов истории» или «Военно-исторический журнал».)

24 октября 1979 г. (пос. Барашево, зона 3–5). В пятницу 19 октября я переехал (т. е. меня этапировали) на новое место, в ИТУ 3–5 при поселке Барашево, Теньгушевского района… я был здесь в 1976 году, с 20 августа по 28 января (77-го). Больница теперь рядом, по соседству.

17 декабря. С 8 по 11 декабря у меня было личное свидание с Валей. Впервые за пять лет я получил трое суток. Первое свидание длилось сутки (август 1976 г.), второе – двое суток (февраль 1978 г.) и вот третье – трое. Такая получилась арифметика.