– Согласно последним наблюдениям и даже почти научным, время в последнее время (хе-хе, простите за каламбур) дичайше ускорилось и в сутках уже не двадцать четыре часа, а гораздо меньше. А следовательно и рабочий день ваш сократился и работаете вы теперь гораздо меньше, чем раньше и чем вам кажется. Соответственно и зарплата ваша не уменьшилась в результате инфляции, а даже скорее выросла из-за непроизвольного сокращения рабочего дня. А если учесть, что и питаться теперь нужно реже, чем раньше по той же причине скоротечности и одежда снашивается медленнее, то расходы ваши даже сократились. Короче, сплошные плюсы. Так что иди, Иван, и не морочь мне мою уставшую от забот о вас же голову.

– Но я не питаюсь меньше, – пробовал возразить обессиленный от нехватки аргументов и воздуха от возмущения наглостью начальника Иван, – Я, может быть, ем даже больше из-за переживаний.

– А вот это уже, Иван, твои личные проблемы, – резюмировал непробиваемый на жалость шеф и отошёл подальше от назойливого Трофимыча, подозревая, что тот так просто не отстанет и надо брать инициативу по прерыванию диалога в свои бесстыжие руки.

Походив немного по периметру цеха в попытках устранить дискомфорт, создаваемый пробудившейся совестью, который он принял за последствия от съеденных уличных беляшей, шеф опять приблизился к Ивану и добил:

– И вообще – кто ты, чтобы нарушать порядок в нашем болоте?

Он всегда очень пёкся о том, чтобы никакие взбалтывания и тому подобные встряски не мешали плесневеть его спокойствию.

– Вот так вот меня шеф и отшил, – заключил взгрустнувший Трофимыч, – Так что жирея, Вадик, люди становятся бесчувственны и к чьей-то боли и к какой бы то ни было красоте.

Немного помолчав и обдумав всё сказанное, он добавил, отправившись в пространные рассуждения о насущном предмете:

– Хотя может ты и прав и в этом действительно что-то есть. Вот, если взять моего соседа, мурло ещё то с дешёвыми понтами. Сам на лексусе ездит, а жена и дети в сортир на мороз ходят. Это что получается – нет комфорта и нравственности появиться неоткуда? Но ведь нет же! Просто он – такая сволочь, сам по себе, не зависимо от окружающих факторов. Да ты его хоть в какую красоту помести, он и там сумеет себя выставить красивее всех, рисануться и выгоду извлечь. И что он от этой всей видимости культурнее что-ли станет? Нет. Просто самомнение у человека. Достоин он, видите-ли, лучшего, чем остальные. При чём здесь, объясните мне, сортиры? И почему после этого, объясните мне, моё мнение о нём должно совпадать с его самомнением?

Тамара, появившаяся в окне, попыталась угомонить его рвение:

– Нашёл застольный разговор. Слушать противно. Меняйте уже эту около туалетную тему.

Трофимыч рискнул шикануть перед молодёжью своей неограниченной властью над женой и выдал хамоватое, но смелое:

– Томочка, вообще-то здесь разговаривают мужчины.

Тома чуть не рассмеялась от такой неожиданной смелости, но вовремя сдержалась (в своих корыстных интересах), решив поддержать авторитет мужа в глазах новоявленных работников, чтобы они, заметив слабохарактерность и незначительность хозяина, не начали бы халтурить:

– Ну извините, не разобралась сразу, – и как бы послушно скрылась из вида.

И Трофимыч, одухотворённый быстрой победой над женой, хотел было продолжить свои пространные размышления о массовости бескультурия. Но тут Русик, услышавший в начале опуса Трофимыча название известного брэнда от зарубежного автопрома, уже не смог нормально воспринимать дальнейшую речь, так как фанател от «крутых тачек», воспользовался моментом семейного разлада и именно на них и решил перевести тему с уже поднадоевшей всем нравоучительной беседы, как бы одновременно и угождая Тамаре, успев просечь, кто в этом доме хозяин: