– Ты знаешь, что оно тебе не нужно, и оно же всегда было, есть и будет у тебя внутри. Ты невиновна.

– Не можешь! Вот и твоя коллега не смогла. Три года я изливала ей всю свою ненависть к себе, вину и злобу. А она поддерживала и твердила о моей невиновности. Но это не сработало. Невозможно выразить вину словами, когда она проросла в тебе ещё в то время, когда ты не умела говорить.

– Но можно выразить слезами, – очень тихо и откровенно ответил Майк, – плакать ты умела всегда!

Мария полоснула по нему огненным гневным взглядом.

– Вот так ты это себе представляешь? Мы будем рыдать на плече друг у друга, изливая адские муки, и излечим наши раненые души? – Её ненависть заливала комнату плотным горячим воздухом, к которому можно было даже прикоснуться.

– Возможно, что-то подобное действительно могло бы тебе помочь, – с грустью и отстранённостью сказал он, вставая со стула и аккуратно складывая плед, – … но не мне.

– Почему? – по-детски удивилась девушка его перемене.

– Потому что, в отличие от тебя, я в своих бедах действительно виноват сам.

Он стоял над столом и смотрел на неё из какой-то далёкой реальности, которой никогда не суждено было сбыться. Она знала это, знала с самого начала. Что они не справятся, что она не сможет его спасти, а он не позволит ей этого сделать. К лучшему, что этот момент настал так быстро, что они понимают всё с самого начала. И могут вовремя всё закончить, пока не стало слишком поздно. Но почему-то от осознания этого ей не становилось легче. Кажется, где-то внутри какой-то наивной своей части она всё-таки позволила поверить в сказку. В них, что они справятся, что смогут быть вместе. Но он уходит, и он совершенно прав. И всё равно не верится.

Она проводила Майка до двери. Он набросил свой уже легендарный для этого вечера пиджак на плечи. Ей вдруг захотелось его остановить, всё спасти, попробовать рискнуть.

– И всё-таки ты не убивал своими руками свою семью, как и я свою сестру. Мы оба понимаем это!

– Понимание ещё не всё, – с тяжестью на сердце ответил Майк, ему не хотелось уходить, но это было единственно верным в эту минуту.

– Но ты ведь не сможешь всю оставшуюся жизнь наказывать себя за это. – Мария понимала, что её последняя попытка провалится, ещё не начав говорить, но всё равно не смогла остановиться.

– Но ты ведь можешь жить всю свою жизнь за двоих, считая минуты!

Он захлопнул дверь, а она, развернувшись к ней резко спиной, уронила в ладони лицо, в точности повторяя скульптуру чёрного ангела с могилы, и безудержно зарыдала. Её плечи вздрагивали, сотрясаясь в плаче, огромные тяжёлые слёзы падали на пол. Она вся отдалась этому действию, как в детстве, без оговорок и ограничений. Когда кажется, будто весь мир плачет и содрогается вместе с тобой.

Через какое-то время, она впервые в жизни не могла сказать точно какое, конвульсии тела начали утихать, и она попыталась вспомнить, когда в последний раз так отчаянно плакала.

Попыталась и не смогла.

Беда не приходит одна. Вы знаете это выражение? Наверное, это одно из самых пугающих и парализующих убеждений на свете.

Мы боимся, что с нами случится что-то страшное, потому что это неприятно, опасно, с этим нужно будет что-то делать. Но помимо этого, почти в каждом из нас есть ещё более глубокий страх, что за этой бедой придёт ещё одна беда, более ужасная, а потом ещё одна и ещё. Потому что мы с детства верим, что беды очень «дружелюбные» существа и не ходят поодиночке.

В жаркое субботнее утро Мария проспала. Отключила все будильники, зовущие её на пробежку, сняла настойчивый фитнес-браслет, который тряс её руку, сообщая о том, что, судя по пульсу, она выспалась и пора вставать. Настал новый день. Для неё он был действительно новым. После вчерашнего ночного путешествия и откровенного разговора, после очистительных рыданий, случившихся впервые в её взрослой контролируемой жизни, она проснулась в совершенно новом мире. В том, где она была лёгкой и чистой, в том, где она умела верить. Ночной уход Майка не казался ей таким страшным и безоговорочным, она со стопроцентной уверенностью знала, что он ещё вернётся, стоит ей позвать. И она позовёт.