Когда-то давно я столкнулась с проблемой. Я только начала медитировать, и у меня хорошо получалось (только спустя годы я узнала, что так было во многом благодаря моей склонности к диссоциации, но об этом позже). Я могла медитировать часами, мне казалось, что еще чуть-чуть – и этот видимый мир перевернется, как страница книги, а за ней окажется то самое просветление и ответы на все загадки бытия, к которым я так стремилась. А еще я была обычным подростком и жила с родителями.

Каждый раз, когда я садилась медитировать, разворачивался один и тот же сценарий: моя мама пыталась прорваться ко мне в комнату, чтобы пообщаться и посмотреть, что я делаю. Возможно, ее волновало, что дочь увлеклась чем-то странным, и ей хотелось проверить, не опасно ли это. Возможно, это было простым совпадением (если вы занимаетесь медитацией, то могли замечать подобное: как только вы садитесь и делаете глубокий вдох, к вам тут же начинают ломиться животные, люди, что-то начинает происходить вокруг). Уже тогда я понимала одно: если я каждый раз буду шипеть и раздражаться, угрожать поставить замок на дверь и отталкивать своих близких, никто в семье не поверит ни единому слову о пользе медитации. Нельзя быть святым для самого себя, оставаясь мудаком для других.

Мы всегда очень много разговаривали с родителями на кухне, и я знала, что никто не будет запоминать разные заумные термины, которыми мне не терпелось поделиться («Понимаешь, мама, это Четыре Благородные Истины!»[2]). Мне пришлось найти самые простые слова, понятные любому человеку. О том, что любое живое существо делает все, чтобы избежать страданий, даже если со стороны это совсем не похоже на поиски счастья. И что нам может быть непонятна чужая мотивация, что поступки других могут казаться глупыми и нелогичными, но у них непременно будут внутренние логика, смысл и вектор. Там будет поиск, ради которого человек готов на все. А еще о том, что сочувствие – это сознательный шаг навстречу чувствам другого и что не обязательно быть буддистом, чтобы развивать этот навык.

С тех пор мои родители, кажется, так и не поняли, при чем тут буддизм, но я стала видеть, что за любыми сложными терминами и концепциями всегда есть человек в простоте своих чувств и стремлений. Когда речь заходит о травме, можно услышать множество специальных терминов типа «диссоциация» или «посттравматическое стрессовое расстройство», длинные лекции о нейробиологии с их островковой долей и гиппокампом, но в конечном итоге все это выглядит как понятные любому человеку вызовы и проблемы. Если я скажу: «Знаете, у меня диагностировано комплексное посттравматическое стрессовое расстройство», для многих людей это будет означать печать прокаженного: будто я либо сломана внутри, либо накручиваю себя по любому поводу и наслаждаюсь амплуа «королевы драмы» (ну, или что я ветеран Вьетнама). Но когда я говорю: «Знаешь, я регулярно чувствую себя инопланетянином, который совершенно не понимает, как надо вести себя с людьми, но научился достаточно хорошо притворяться», это, как правило, встречает гораздо больше человеческого понимания. Много раз я видела, как мой собеседник начинал активно кивать в ответ, – и тогда я вспоминала: кивание означает, что ему это знакомо (шутка). Я вижу живой отклик.

Это говорит мне о том, что травма вовсе не обязательно проявляется особенным образом. Она бывает видна в мелочах («Знаешь, я очень плохо сплю с тех пор» или «Знаешь, мне стало невыносимо смотреть на себя в зеркало»). Часто она не захватывает всю нашу жизнь, со стороны мы выглядим абсолютно нормально, мы остаемся верными друзьями и ответственными работниками, хорошими родителями, мы в целом относительно неплохо живем. Но глубоко внутри нас может накрывать ощущение, что мы не принадлежим себе, что не очень-то знаем, кто мы есть. Или мы будем попадать в одни и те же ситуации, наступать на одни и те же грабли в отношениях или на работе, не понимая, почему опять так получилось и как выйти из замкнутого круга.