Когда окончательно стемнело, и обер-кондуктор начал зажигать ночники, мы стали укладываться спать. За окном то и дело мелькал тёмный, густой лес и рассматривать там оказалось решительно нечего, но мы всё равно смотрели, пока не начали слипаться глаза.

Разбудил нас не голос обер-кондуктора, а страшный грохот крушения, совершенно неожиданный для нас. Дико застонали рельсы, их скрежет буквально рвал душу напополам, затрясся, словно в лихорадке, вагон, от этого мы упали с диванов и нас начало мотать по всему полу.

Так продолжалось минуту или две, а потом всё резко закончилось. На какое-то мгновение вагон погрузился в безмолвие, заполонившее пространство вокруг, а спустя мгновение всё рухнуло. Плотную и густую, словно масло, тишину прорезал пронзительный дикий крик, и все очнулись. Кто-то застонал, кто-то начал ругаться последними словами, как пьяный сапожник, уснувший ночью под забором, а кто-то заплакал, да так жалобно, что сердце сжалось от предчувствия чего-то ужасного и уже случившегося.

– Что это? – спросил я, вставая с пола и отплёвываясь от кусочка пуха, прилипшего к моим губам, взявшегося неизвестно откуда.

– Поезд, что-то с поездом, – отозвался с пола Пётр, держась почему-то за голову.

– Что могло случиться с поездом? – лихорадочно озираясь вокруг, бормотал я, не понимая, что произошло.

Страшная догадка уже билась раненой птицей в мозгу, но сердце не желало верить в худшее и пыталось отсрочить понимание, как будто в этом был какой-то смысл.

Хотелось что-то делать, но что – я не знал, просто не понимал. Надо бежать или оставаться на месте, или что? Меня накрыла волна паники, задрожали руки, ослабли колени, и я буквально рухнул на диван.

– Надо идти на выход, искать кондуктора, он подскажет, что делать, – сказал, вставая Пётр.

Держась за спинку дивана, он начал осматриваться. Также поступали и другие пассажиры, они вставали, осматривались вокруг, а потом, в зависимости от своей предрасположенности, либо начинали кричать или плакать, либо находились в ступоре, не зная, что делать. Самые ушлые, очнувшись, потянулись к выходу.

Я не сразу понял, что наш вагон стоял, скособочившись, не прямо, а когда понял, то в голову пришла только одна достойная внимания мысль: «Наш поезд с чем-то столкнулся, вагоны наехали друг на друга, да так и застыли». Я это понял, но вслух почему-то сказать не мог. А вот Пётр, как раз говорил без умолку.

– Куда делся кондуктор? Надо найти его. Что будем делать? Я смотрю, у нас нет пострадавших, все испугались, но все живые. Фёдор, пошли на выход, надо узнать, может, кому-то понадобится наша помощь, у нас в вагоне всё хорошо, но поезд длинный и кому-то досталось больше.

Я кивнул, но встать не смог, и тут откуда-то издалека вдруг донёсся пронзительный детский крик.

– Ааааа! Мамочка! Ааааа!

Меня словно пронзило молнией и, подскочив со своего места, я схватил за руку Петра и заорал.

– Идём, быстрее идём!

Мы устремились к выходу в числе последних, половина пассажиров вагона и вовсе уже его покинула, и неожиданно обнаружили лежащего без сознания проводника.

Дверь в его небольшую комнатку распахнулась от того, что я на неё невольно нажал плечом, и мы увидели его, лежащего на полу. Видимо, кондуктор ударился головой, когда вагон дёрнулся, и потерял сознание.

– Пётр, смотри, кондуктор лежит!

– Где?!

– Вот!

– Ага, как же это его так угораздило?!

– Давай вынесем его на воздух, может, кто сможет привести его в чувство.

– Давай.

Бросившись в комнатку, я подхватил под руки кондуктора, а Пётр взял его за ноги. Вместе мы едва смогли сдвинуть его с места. Обер-кондуктор оказался очень тяжёлым, а мы совсем не сильными.