– Надо позвать на помощь, – предложил я.

– Сначала вытянем его наружу, или к выходу, а там и позовём, – рассудил Пётр, и мы потащили кондуктора на выход.

– Помогите, кондуктор без сознания! – заорал Пётр, когда мы положили кондуктора в тамбуре. Спустить его безопасно мы не смогли.

На наш призыв откликнулось несколько взрослых мужчин, они подхватили лежащего без сознания и спустили его вниз, уложив на траву. Вокруг сразу засуетились женщины. Решив, что кондуктор оказался в надёжных руках, мы оставили его и побежали вдоль вагона в сторону головы поезда, где, по нашим предположениям, всё должно оказаться намного хуже.

Так оно и оказалось: чем ближе мы подбегали к голове поезда, тем больше замечали разрушений у вагонов. Кромешная темнота усложняла поиски, никто не взял с собой огня. Лишь только в вагоне-купе имелись миниатюрные переносные фонари, работающие за счёт огненного эфира и, возможно, в вагоне-ресторане.

В каком-то из вагонов загорелся диван, и выбежавшие люди вытягивали оттуда свои вещи, спасая их от огня. Тушил его кондуктор один, ему никто не помогал, так как основная часть пассажиров пребывала в панике, а те, кто избавился от неё, целиком и полностью были поглощены спасением своих вещей.

Пока мы бежали, а вернее сказать, шли от вагона к вагону быстрым шагом, стараясь держаться друг друга, а то, не ровен час, в такой суматохе можно и потеряться, увидели множество народа. Почти все встреченные нами пассажиры пребывали в ужасе, а мы уже давно пришли в себя и теперь испытывали что-то вроде возбуждения и любопытства.

К тому же, мы кондуктора спасли, и он вроде уже пришел в сознание, когда мы уходили. Вагон наш целый, даже не загорелся, все успели вовремя затушить ночные светильники, вещи целы, да и не найти нам их сейчас.

Чем дальше мы отбегали от своего вагона, тем больше попадалось раненых и испуганных людей, а каждый следующий вагон казался искорёженным сильнее, чем предыдущий, и апофеозом всей картины стало опрокидывание паровоза и трёх первых вагонов вместе с ним.

Там царила суматоха, в ночном воздухе слышались истошные крики, женский и детский плач, иногда их прорезали стоны раненых. Второму и третьему вагону, где ехали люди, заплатившие за второй класс, досталось сильно, но они смогли спастись через разбитые окна и двери. Больше всего же досталось первому вагону третьего класса, который шёл следом за паровозом.

Сам паровоз, сильно искорёженный, лежал на боку, сойдя с железнодорожных путей на полном ходу. Причина аварии, скорее всего, крылась на рельсах, которых сейчас не разглядеть, к тому же, на них сгрудились, скособочившись, другие вагоны, что налезли сюда по инерции.

Паровоз по-прежнему дымил и сифонил из пробитого парового котла, временами из его искорёженной топки вырывалось пламя. Машинистов не было видно, возможно, они погибли, или находятся внутри, раненые. Хотя горячий пар хлестал и заполнял всё внутри кабины. Этот первый вагон оказался настолько повреждён, что люди не могли самостоятельно выбраться наружу, а так как он являлся вагоном третьего класса, то есть, общим, то людей там находилось гораздо больше, чем в вагоне второго и первого класса.

Когда мы с Петром добежали до паровоза, то первым делом принялись осматривать его, но ничего разглядеть с насыпи не получалось. Спустившись вниз, мы увидели, что кабина смята и, вообще, подходить к нему опасно, так как горячий пар продолжал выходить изо всех появившихся в котле щелей. Машинисты наверняка погибли. Обнаружив данный факт, мы растерялись и вернулись к первому вагону.

– Что будем делать, Пётр? – обратился я к товарищу.