Прежде, чем воровать тележку, он должен был навестить маму – она позвала его в гости, заманила яблочных пирогом, и Женя купился. Он причесался, оделся, вышел из дома и потопал в соседний, куда в прошлый раз заходил к бабушке. И мама, и бабушка Жени жили в доме напротив, но в разных подъездах.

В этой квартире Рождественский прожил все свое детство. Тут до сих пор остались все его вещи, вся его мебель. Расчет был на то, что он в любой момент мог сюда вернуться, если вдруг самостоятельное существование окажется для него непосильным.

Пирог был волшебный, ничуть не хуже, чем готовила бабушка. Такой мягкий и сладкий, нежный, приготовленный только для него. Рождественский посидел с мамой на кухне, поболтал о всяком. О карте все также ни слова.

Матушка Рождественского была очень милой, но чрезвычайно тревожной и пугливой женщиной. Своего единственного сына она очень любила и из-за всех сил оберегала, боясь, что с ним что-нибудь да случиться. И хотя Рождественскому уже было девятнадцать лет, она до сих пор переживала за него, как за маленького, и поэтому Женя местами чувствовал себя скованно.

– Вот, кстати, мам, я принес тебе все контейнеры. – Рождественский выложил контейнеры для еды на стол. – Ну ладно, я уже пойду, наверное…

– Стой, куда собрался? Мы же на день рождения к тете Люде едем сегодня, Жень.

Глаза Рождественского стали как блюдца, и в сердце проснулась тревога – какое-то очень неприятное ощущение из детства он сейчас почувствовал с новой силой.

– Подожди, – сказал он робко. – Какой день рождения? Ты мне ничего не говорила.

Матушка повернулась к Жене лицом и посмотрела ему в глаза.

– Как это не говорила? – с непониманием сказала она. – Говорила, точно говорила.

– Не говорила.

– Даже если не говорила, ты мог бы и сам вспомнить!

– Мам! Я не могу сегодня, у меня дела! Почему мне обязательно ехать на день рождения к тете Люде? Что-то не помню, чтобы мы в прошлом году туда ездили.

– Алена приезжает из Хабаровска, сестра твоя! Там будет вся семья. И отец твой там будут. Женя, нет! Ты едешь! И это не обговаривается!

Рождественский застыл как вкопанный.

– Мам! Я не могу, я друзьям обещал сегодня встретиться!

– В другой раз встретитесь, ничего страшного. Еще вся жизнь впереди.

– Нет, в другой не получится, нам нужно сегодня!

– Так что ж ты до вечера сидел? Тем более, нечего под ночь где-то шляться!

– Да мама, господи, ну мне же уже не десять лет! Почему я не могу отказаться? Разве я уже не в праве решать, ехать ли мне на день рождение к тете Люде или нет?

Матушка Рождественского слегка изменилась в лице. Ее глаза приняли более пугающий вид. От нее Рождественский унаследовал эту суперспособность: иногда и его глаза сами по себе закатывались таким образом, что становилась видна верхняя часть склеры. Этот взгляд никогда не получалось сделать намеренно, и в этом и заключалась вся его зловещесть.

– Взрослый уже? – холодно проговорила матушка. – Тогда иди на работу и сам снимай себе жилье.

– Ты мне не разрешаешь.

– Да потому что ты бы не смог!

Женя сложил руки на груди, уткнувшись в пол. Он бы смог – в том, чтобы работать, нет ничего сложного. Это просто она не хочет отпускать его, прикрывая это ложной заботой и обвиняя его в несамостоятельности. Рождественский злился: может, ей уже стоило оставить его, найти себе нового мужа и пожить для себя? Да, он ее единственный сын, но разве это должно отбирать у него право решать?

Ему всегда было стыдно за это перед Лерой и Лешей. На их фоне он ощущал себя совершенным ребенком. Ну как, как он сейчас напишет им, что все отменяется? Отменяется потому, что мама, черт возьми, внезапно забрала его на день рождения тети Люды, а он не может отказаться, словно ему пять.