Секретарша, женщина бальзаковского возраста по имени Раиса Павловна, с высокой, похожей на улей прической, встретила его с видом человека, для которого смерть начальника – лишь очередная досадная помеха в работе. Она играла в игру «Незаменимый сотрудник».

– Вы по поводу Михаила Степановича? – спросила она, не отрываясь от каких-то бумаг. – Все, что я знала, я уже сказала вашему молодому человеку. – Она говорила о Пантелееве, который побывал здесь с утра.

– Я хотел бы поговорить с заместителями, – сказал Анисимов.

Он сел на стул для посетителей. Приемная была продолжением квартиры Громова: тот же основательный стиль, те же портреты членов Политбюро на стене, тот же запах власти, смешанный здесь с едва уловимым ароматом резины. Это была еще одна декорация.

Заместителей было двое. Один по производству, другой по кадрам. Их вызывали по одному, и каждый из них, войдя в приемную, разыгрывал свою короткую, отрепетированную сценку.

Первым был зам по производству, хмурый, жилистый мужчина с руками рабочего. Его игра называлась «Дело прежде всего». Он говорил о производственных планах, о нехватке сырья, о том, что смерть Громова – большая потеря для завода, но конвейер останавливать нельзя. «Михаил Степанович был человек старой закалки. Глыба. Строгий, да, но справедливый. Болел за производство душой».

Вторым пришел кадровик – полный, с мягкими руками и бегающими глазками. Его игра была «Я человек маленький». Он со скорбным видом рассказывал, каким чутким руководителем был Громов, как он лично вникал в нужды каждого рабочего, как заботился о ветеранах. «Хороший был человек. Настоящий коммунист. Строгий, конечно, но справедливый».

«Строгий, но справедливый».

Эта фраза звучала как заклинание. Как пароль. Они повторяли ее один за другим, словно читали по одной и той же невидимой шпаргалке. Анисимов сидел и слушал, и с каждым новым повтором он все отчетливее ощущал ее – стену. Не бетонную, не кирпичную. Стену коллективного молчания. Это был заговор, но не активный, а пассивный. Заговор страха и лояльности. Они все вместе, как муравьи, строили вокруг памяти директора защитный кокон из правильных, безопасных слов. Они боялись не милиции. Они боялись того, другого. Невидимого. Того, что сломало их «глыбу» и «настоящего коммуниста».

– Спасибо, можете идти, – говорил Анисимов каждому.

Он задавал дежурные вопросы и получал дежурные ответы. Этот пир теней, этот симпозиум страха был ему до тошноты знаком. Все эти люди произносили свои речи, но говорили они не о любви к покойному. Они говорили о собственном выживании.

Когда ушел последний зам, Анисимов остался в приемной один на один с Раисой Павловной. Она все так же перебирала бумаги, делая вид, что его здесь нет.

– А вы давно работали с Михаилом Степановичем? – спросил он тихо, изменив тактику.

Она подняла на него глаза. В них на секунду мелькнуло что-то человеческое. Усталость.

– Двенадцать лет. С самого его назначения.

– Он сильно изменился в последнее время?

Раиса Павловна поджала губы. Она боролась с собой. Игра в «Незаменимого сотрудника» боролась с желанием сказать хоть слово правды. Победила игра.

– Все мы меняемся. Работа нервная.

Анисимов встал, собираясь уходить. Он уже почти дошел до двери, когда обернулся, словно вспомнил что-то незначительное.

– Говорят, он недавно уволил своего водителя. За что, не знаете?

Это был выстрел в темноту. Удар наугад. И он попал.

Лицо секретарши застыло. Бумаги в ее руках перестали шуршать. Она смотрела на Анисимова долгим, оценивающим взглядом. Она решала, стоит ли этот странный, тихий капитан того, чтобы приоткрыть щель в стене.