– Я сама… – попыталась остановить его я.

– Ну что вы! Чтобы такая прелестница, как вы, могла насладиться вечером, это слишком ничтожная цена.

Наигранная щегольская ухмылка не произвела на меня никакого впечатления. Более того, натиск мужчины был скорее тревожащим, чем лестным. Но хорошая сторона в его «подвиге» всё же была: меня не выгнали из кабака.

Схватив стакан, я коротко кивнула:

– Спасибо.

Поэт явно понял, что собеседник из меня так себе, и не последовал за мной к самому дальнему столику.

Забившись в уголок, я сделала первый глоток. Кислое, вязкое вино заставило меня скривиться. Я поспешно отставила бокал в сторону: от этого пойла можно было не то что забыться, но и получить отравление. Никакого желания делать второй глоток у меня не было. К тому же в кабаке так смердело алкоголем, что опьянеть можно было, просто глубоко вздохнув.

Гомон голосов сливался в единый шум, который отлично перебивал мысли. От количества людей вокруг меня немного трясло, но выбор столика в углу, вдали от большинства пьяниц, был отличным решением. Паника не накрывала меня полностью. Кроме того, дрожь и тревожность здесь всё равно не шли ни в какое сравнение с теми чувствами, которые я испытывала, лёжа в одиночестве в комнате и думая о Тадди.

– По многочисленным просьбам… – уже знакомый мужчина, оплативший моё вино, забрался на стол в центре кабака.

Толпа одобрительно заулюлюкала.

– Давай что-нибудь жизненное! – крикнул кабатчик.

– А лучше про богачей!

Поэт театрально-учтиво кивал на все предложения, брошенные из толпы.

– Вы читали новость про отравление одного из членов Совета дожей? – спросил он заговорщицким тоном.

– О! Давай! – подбадривали его люди.

Прочистив горло, поэт заговорил:

– Синьор, надменно вздёрнув бровь, с насмешкой холодно сказал: «За тех, в ком голубая кровь!» – неспешно поднял свой бокал. – «Служанка в тёмном закутке – в одной руке пустая склянка. Ожоги яда на щеке и мысль: «Скорей бежать из замка!»

Кабак погрузился в тишину, а спустя несколько секунд со всех сторон раздались недовольные выкрики:

– Это чё было?

– Ни черта не понял…

Я с волнением смотрела на поэта, ожидая увидеть на его лице разочарование или обиду, но ему, казалось, было всё равно. Мужчина изящно спрыгнул со своей импровизированной сцены и уселся за один из столиков в другом конце зала.

«Странная поэзия для кабака, слишком литературная», – подумала я.

– Наконец-то Орден их снова прижмёт. А то обнаглели эти ведьмы!

Одной фразы, раздавшейся за соседним столом, хватило, чтобы я забыла о поэте.

– Ты вообще читал, что они делают? Убивают зверски, тела для каких-то своих ритуалов разделывают… – полная женщина лет пятидесяти, чьё лицо от выпитого покрывали красные пятна, говорила с почти засыпающим гондольером.

Гондольер, в отличие от своей собеседницы, выглядел довольно трезвым, но очень уставшим. Ему можно было дать не больше сорока лет, хотя тени под глазами делали лицо старше и угрюмее.

– Бернардо, ты вообще меня слушаешь?! – зашипела женщина.

– Ага, слушаю, Приска, слушаю. Ведьмы жрут младенцев… – пробормотал гондольер.

– Да при чём тут младенцы! Ведьмы – отродья хаоса, и Ордену надо было давно их всех пожечь, а не перемирие заключать. Будь проклят их Зимний Совет!

Женщина говорила о ведающих с такой злобой и ненавистью, что я невольно вспомнила прошлогоднюю встречу с докерами.

– Приска, чего ты от меня хочешь? Все уже говорят, что ведьмы в тех убийствах виноваты, но никто не спешит их сжигать, – тихо ответил гондольер.

– Вот именно! Народу надо подняться! Самим Ордену помочь! Я уже в пятом кабаке это говорю: скоро меня услышат, и зажгутся костры! – смеялась Приска.