Новый век не шел, как предыдущий, по пройденным дорогам гегемонии фашизма или коммунизма, заставлявших нации склоняться либо в сторону радикальной левой, либо в сторону жестокой правой. Теперь он двигался по тонкой, но не менее эффективной тропе, вымощенной весом акций, торгуемых на бирже.

А простой народ, тот, кто действительно страдал от последствий, еще не нашел способа бороться с этой паутиной, ведь времена диких забастовок и кровавых революций остались далеко позади.

Анонимность советов директоров и контрольные пакеты акций, находящиеся в руках безликих «пенсионных фондов», больше не позволяли, как раньше, находить «видимые головы», которые можно было бы снести.

Поэтому факт, что кто-то решил снести все эти «обычно невидимые головы», означал изменение в подходе, которое следовало учитывать.

***

С наступлением вечера она покинула кукурузное поле и двинулась по извилистым дорогам, которые вывели ее на второстепенное шоссе. Там, на закате, она заметила вдали обшарпанный, захудалый ресторан, рядом с которым возвышался такой же обшарпанный, захудалый мотель.

Она долго наблюдала за машинами и грузовиками, проезжавшими мимо, и пришла к выводу, что это место не слишком подходит для одинокой девушки. Однако она была голодна, обессилена и дезориентирована, поэтому в конце концов направилась в мотель и попросила комнату, за которую ее заставили заплатить вперед.

Место оказалось грязным, зловонным и по-настоящему удручающим. Она поужинала в столь же грязном, зловонном и удручающем ресторане, игнорируя непристойные намеки компании «дезертиров с фермы», которые, похоже, приняли ее за придорожную проститутку. Затем она забралась на расшатавшуюся кровать, предварительно заперев дверь на все замки и цепи.

Она не могла не задаться вопросом, неужели теперь так будет выглядеть вся ее жизнь? Бесцельное скитание по стране, которую она ненавидела, не казалось ей хоть сколько-нибудь привлекательным будущим. Тем более что рано или поздно кто-нибудь мог решить, что она – глупая претендентка в террористки, и тогда ей никогда не удалось бы объяснить, почему она оказалась так далеко от родного Ирака.

Она снова и снова проклинала себя за то, что вела себя так по-детски и глупо. И снова и снова пыталась оправдаться тем, что в момент принятия своего «жертвенного» решения была всего лишь озлобленной и растерянной подросткой.

С тех пор она сильно повзрослела – так же стремительно, как вызревают растения в теплице, когда поняла, что одна из самых страшных последствий войны заключается в том, что она сокращает юность и удлиняет старость.

Видеть, как вокруг умирают люди, заставляет детей преждевременно становиться взрослыми, а взрослых – превращаться в стариков. Чужая смерть неизменно напоминала о собственной, и все те ужасные годы, когда в Багдаде трупы торчали из-под завалов или висели на фонарных столбах, Салка Эмбарэк бродила по улицам, зная, что в любой момент, за ближайшим углом, может пополнить собой список окровавленных останков, за которые дрались бродячие собаки.

Человек привыкает ко всему, даже к жизни без надежды.

Она спала урывками, тревожно, терзаясь жуткими кошмарами и постоянными пробуждениями. К полудню она решила набрать номер единственного человека, который проявил к ней доброту с тех пор, как она приехала в Северную Америку.

Когда на другом конце провода раздался голос доброй старушки, она спросила:

– Мэри Лакомб? Это я, та девушка, с которой вы познакомились несколько дней назад и с которой ходили на рыбалку. Вы меня помните?

– О, конечно, дорогая! – последовал немедленный ответ. – Мы ведь чудесно провели день, правда? Как ты?