Кажется, Василисе начинал нравится этот сорящий деньгами Казанова.

Витя ухаживал красиво: дарил огромные букеты цветов и водил в рестораны, которые прежние её поклонники старались обходить стороной. Все, казалось бы, шло к логическому завершению, но Василиса, то ли в силу природного целомудрия, то ли –традиционного воспитания, – не была готова к интимным отношениям. Она позволяла Вите больше, чем до этого остальным, но, в последний момент ускользала: дверь Витиной машины открывалась, и Василиса, маша рукой уже в окно, бежала на электричку – бабушка уже готовилась выходить из дома, чтобы встретить внучку за турникетами.

Однажды Витя не повез Василису к вокзалу, а повернул раньше, увезя в Лосиный Остров, где в темноте проселочной дороги остановил свою бричку, и, перетащив ненаглядную назад, овладел ею силой. Она кричала, но одетый молодой листвой лес шумел на майском ветру (должно быть к грозе) – и крик девушки тонул в чарующем воздухе весенней ночи.

X

Борис потихоньку паковал чемоданы. Договорённость была такой: доработать учебный год, после чего Школа прекращала с ним договор досрочно. Вовремя подоспело предложение с Родины, на которое Борис радостно откликнулся, хоть и не знал о новом театре на Востоке ровном счетом ничего. До выпускных оставалась неделька – а дальше он сядет на паром из Ниигаты, и через сутки будет в Южновостоке. Во времена его московской молодости Южновосток казался очень далеким местом на земле, и, если бы не японские машины, заполонившие городской асфальт в девяностые годы – знать бы он не знал, что есть такой город. А теперь там построили театр, который еще и носит имя «Андреевский» и является филиалом знаменитого на весь мир театра в Петерборо! «Надо было Елисеевскому гастроному туда тоже зайти, – думал Борис, – одними зрелищами ведь сыт не будешь…»

Школа устроила Борису проводы. В банкетном зале накрыли столы. На них легкое сливовое вино, закуски из морепродуктов: креветки, морские гребешки, мидии. Люди ходили между столами и общались, кто с кем. Они подходили к Борису, произносили какие-то слова и отходили – хрустели на зубах сочной креветкой – и всем было хорошо. Макото, директор, попросил минутку внимания.

– Сегодня мы провожаем нашего коллегу. Для нас это тот, кто отдал Школе восемнадцать лет своей жизни. Я уверен, что для него самого эти восемнадцать лет были преданным служением искусству. Настоящий творец не имеет места работы, он лишь отдает миру то, что должен отдать. Я желаю Борису счастливого возвращения на Родину.

Раздались аплодисменты, и Борис подошел к Макото и обнял его крепко, но коротко. Уходя навсегда, долго не прощаются.

На паром его провожал его друг Владимир.

– Не боишься начинать все сначала, Борис?

– Пусть в тысячу ри начинается с одного шага.

– Что же, пусть этот шаг будет на твердую землю.

– Мне все равно. Как будет – мы не знаем, а как было – уже не будет.

XI

Японское море глубоко. Борис стоял на верхней палубе и видел не только аквамариновую толщу горько-соленой воды, но и то, что в ней скрыто. Для «вернувшихся с того берега», коим он являлся, такие вещи были ясны и понятны. Досрочно заглянуть в мир теней имеет свою цену – теперь его жизнь никогда не вернется в то русло, по которому она текла до его падения со скалы. Теперь он будет видеть духов и слышать голоса. До тех пор, пока сам не станет духом и голосом и не будет лететь вдоль верхушек смолистых елей, и выше – до снеговых вершин загадочных Анд. Его похоронят на сухом пригорке, где через триста лет дети, играясь в песочном карьере, вдруг найдут его белые кости и удивятся – откуда тут взяться человеку, ведь давно уже нет здесь погоста, и память заросла синеокими васильками.