Погода была хорошая, и на палубе было много людей. Ему показалось, что его взгляд будто бы зацепился за что-то, будто бы в картинку закрался двадцать пятый кадр. Он смотрел на высыпавший на палубу народ и не мог понять, что было не так, как вдруг он встретился с ней взглядом. Это была Рут. Они долго смотрели друг на друга, пока он не решился подойти.

– Я искал тебя, – сказал он.

– Зачем?

– Чтобы сказать, что я не держу на тебя зла.

– Я же бросила тебя в самую трудную минуту.

– И поэтому ты решила пропасть? Потому что тебя совесть заела?

Она было развернулась и хотела уйти, но он схватил её за руку.

– Подожди, Рут. Давай забудем старое и начнем все сначала.

– Нет, Борис, я не смогу забыть. Все кончено, оставь меня. Я здесь не одна, не хочу, чтобы нас увидели.

– Надеюсь, он ниоткуда не упадет, и у вас все будет хорошо.

– Прости меня, Борис. Я рада, что ты выздоровел.

Он еще долго стоял посреди палубы. Начало темнеть, и он пошел к себе в каюту. Завтра в двенадцать пополудни они должны прибыть в Южновосток, где начинается и заканчивается страна.

Проснувшись от странного стука, он выглянул в окно, и не увидел ничего, кроме белого тумана. Взглянул на часы – шесть тридцать утра. Снаружи были слышны какие-то крики. Он встал, почистил зубы, умылся и вышел на палубу. На корме уже столпилась толпа зевак. Он подошел и спросил, что случилось.

– Девушка выбросилась за борт. Еще одной дуре жить надоело.

На шлюпке подняли водолаза.

– Ну что там?

– Да ничего, все кишки на винт намотало. Почистили – сейчас заведемся и пойдем.

– А тело?

– Да какое тело? Все, что осталось, завтра уже акулы съедят, – устало ответил водолаз.

Выбросившаяся за борт была Рут.

Через пять часов туман рассеялся, и вдали уже был виден растянувшийся на полуострове Южновосток. Несколько крупных капель упало вниз, и небо разразилось искупительным дождем, который напитал водой и без того глубокое море.

XII

А меж тем, под барабанную дробь того самого дождя по крыше Андреевского Театра, наш Эдуард исполнял партию третьего гобоя в балете «Золотой осёл» композитора Дудиной-Полторацкой. Дробь дождя по металлической крыше, впрочем, никто не слышал. Киксы и нестройные ноты Эдуарда слышали все! И, первую очередь, Мэтр – после спектакля он рвал и метал.

– Наконец-то, наконец-то вам дали шанс! Сколько я просил, обивал пороги нужных кабинетов, и что же?.. Вы просто обделались! Не понимаю, как теперь мне смотреть в глаза коллегам… Вы меня очень сильно подвели!

– Простите меня, Ян Сергеевич. Как-будто что-то случилось с инструментом, погода сами видите какая – дерево реагирует, и, к тому же, старая трещина открылась.

– Вот так прямо взяла – и открылась? Инструмент, значит, я вам отдал новый, а трещина на нем – старая? Это как так? Вы мне, молодой человек, эти сказки не рассказывайте! – Ян Сергеевич потер лоб, оставив на нем красное пятно. – Значит, так… Мы вам дадим second chance, – сказал Мэтр с английский акцентом и нижне-охтинским выговором, – но вы должны будете его заслужить. Я дам вам знать, когда увижу, что вы сделали правильные выводы.

Эдик сидел и медленно обтекал, после разноса от Мэтра. И не так страшен был сам разнос, как то, что его слышали все, кто был в гримерке. В театре слухи распространяются с невиданной быстротой, и Мэтр специально устроил ему публичную порку, зная, что завтра люди, встретив Эдика в театре, будут сочувственно потуплять взор и понимающе вздыхать – за спиной же шушукаться и хихикать.

«Нет, ну вы только подумайте – так опростоволоситься! Да еще в «Золотом осле»! Таком ответственном и важном спектакле!»