VI

С океана дул теплый ветер сентября. Гладь его вод была такая синяя, что даже взятый ангельским хором самый чистый ми-мажор не был бы настолько синь. Эдик стоял на смотровой площадке перед входом в Театр и курил тонкую дамскую сигарету. Он верил, что дамские сигареты не такие вредные. Совсем же бросить курить он не мог – нервы. Теперь он работал в Театре на четвертом гобое, но Мэтр пару раз намекал, что можно дорасти и до третьего. Эдику, впрочем, и так было нелегко: почти каждый день шли спектакли – порой вовсе без репетиций. Мэтр был всегда строг, и неистов, если вдруг кто-то из его подопечных играл не так, как ему хотелось бы. Эдику доставалось сполна. Порой он не понимал, что он делает не так. Ситуация осложнялась тем, что каждый день у Яна Сергеевича менялось настроение – и каждый день он благоволил разным людям.

Несмотря на свою лютый нрав, Мэтр был довольно отходчив, и после спектакля часто называл Эдуарда Эдвардом и предлагал отвезти себя домой.

– Эдвард, подождите меня – я сейчас переговорю с директором оркестра, и мы поедем с вами, хорошо?

Эдик стоял на проходной и скучал, а мимо него пробегали – спешили домой уже снявшие грим: усталая, но довольная Жизель, Одетта-Одилия, облученная славой, Борис Годунов, мрачный, еще не вышедший из образа, Джильда, и прочие, и прочие… – а Эдик всё ждал Яна Сергеевича. И вот он, наконец, появлялся!

– Эдвард, простите, пришлось немного задержаться – как раз обсуждали один вопрос – расскажу в машине.

Эдик отвозил Мэтра на мыс Гиршенко и ждал, пока он скажет ему, что обсуждали с директором.

– Да, Эдик, – говорил Ян Сергеевич перед тем, как выйти, – говорили в том числе про вас – о возможности попробовать вас на третьем гобое. Будьте готовы. До свидания.

И выходил из машины. На улице была уже глубокая ночь.

Много было интересного народа в театре, и историй много было интересных. Мужчины, сбежавшие от жен, юнцы, чуть за двадцать, сбежавшие от родителей; женщины, сбежавшие от себя; вечные путешественники; люди с двумя высшими; люди, которых выгнали из консерватории – бунтари, свободолюбивый народ. Был среди них и угрюмый неразговорчивый виолончелист, около сорока, который странно хромал. Говорили, что он упал со скалы – чудом остался жив и полгода пролежал парализованный. Да – это был тот самый Борис.

VII

Занятия на велотренажере были настоящим мучением: каждый оборот педалей давался Борису с невероятным трудом, но чем больнее было ему – тем острее он ощущал возвращавшуюся к нему жизнь, и ему было приятно вгрызаться в неё, как в сочный плод. Покрываясь холодным потом, он медленно, но верно делал виток за витком.

– Сегодня вы молодец, Борис – сделали на пять оборотов больше, – сказала врач лечебной физкультуры.

Курс реабилитации не входил в страховку, которая была у Бориса, но Школа музыки оплатила его в качестве жеста доброй воли.

– Стараюсь, – ответил он, вытирая пот со лба, кое-как держа полотенце непослушной рукой.

– Сейчас подвезу вам коляску.

– Не надо. Дайте ходунки.

– Вам еще рано их.

– Нет, нет, я хочу. Дайте.

За вежливой улыбкой врача можно было разглядеть холодную маску скепсиса. Она пододвинула ему ходунки.

– Позвольте…

– Я сам, сам.

Он вцепился в поручни непослушными пальцами и поднял с тренажера свое обрюзгшее тело. Встав на ноги, он думал было сделать первый шаг, но не смог и затрясся всем телом, пытаясь удержаться. Он был как кукла марионетка, подвешенный за невидимые нити и управляемый невидимой рукой. Несколько секунд кукловод держал его, а затем бросил вагу, и Борис рухнул на пол, ударившись головой. По лбу пошла струйка крови.