Пластинка Утёсова в гладком конверте, давно норовившая соскользнуть со стопки книг на этажерке, решилась наконец вмешаться и негромко спикировала на пол. Этот тихий шлепок и нежданное движение заставили Аню вздрогнуть, очнуться и поднять голову.

– Ну хватит… – пробормотала она, оглядываясь. – Что толку… сам себе не поможешь, никто не поможет. Девчонки на мне. Надо устраиваться на работу. Хватит, попановала за мужем…

В квартиру заполошно, но слабо постучали.

– Открыто, – крикнула Аня в прихожую.

Подождала, но никто не входил. Что такое? Она вышла и отворила дверь на лестницу. В мутном осеннем сумраке у перил присела Юлька со сбитой набок шляпкой над расхристанным платком и с путаницей тёмных прядок на лбу.

– Юлька, что ты? – Аня беспокойно склонилась к сестре. Та подняла лицо:

– Аничка, нет-нет, всё хорошо… Как-то я ослабла, я сейчас…

Она поднялась и, опираясь на сестру, заковыляла в квартиру, из прихожей упала в Анину комнату, самую ближнюю к выходу. Рухнула на диванчик возле буржуйки, на которой готовился закипеть пузатый чайник. Аня с сомнением оглядывала её всю, растрёпанную и взъерошенную.

– Ну что ты? Под обстрел попала? Отбой уже был. Сейчас, наверное, Серафима с девчонками придёт из убежища. Вот чайник вскипеть должен.

– А что ж ты не ходишь? – укоризненно пробормотала Юлька.

Аня махнула рукой:

– Да уж как судьба пошлёт. Некогда. Вот с работы пришла, надо протопить, Нину с Дорой покормить, да ещё Мария Ефимовна наша всё больше лежать стала. С ней на пару в квартире и остаёмся, на волю божью. Ей спокойнее, что хоть кто-то рядом. Вся её родня – сестры, племянницы – уехали ещё в сентябре, что ли, а она отказалась. Сначала ходила продавала вещи в комиссионный, но кому они сейчас нужны? На этом кое-как держалась, а потом хуже стало. Ослабла. Стала просить нас с Серафимой Андревной снести выменять то одно, то другое. Эх… я этого вообще не умею, Серафиме лучше удавалось, но когда ей, она в очередях с нашими карточками часами стоит. И что делать? Ну, мы с Серафимой и перестали искать покупателей. Себе вещи оставляем… Она просто так брать еду отказывается. Вон, видишь, стулья свалены?

Аня кивнула в дальний угол, куда едва пробивался свет коптилки. Там беспомощно громоздились друг на друге знаменитые резные стулья Марии Ефимовны.

– Стол её большой Серафима сумела пристроить как-то, забрали, и скатерть тоже, а стулья нет. Ну, я взяла, отдала Марии Ефимовне масло, хлеб, жмых – что было. Подумала, на крайний случай в буржуйку пойдут… Книги вот взяла, видишь? Шиллер… том Байрона.

Аня показала на внушительную стопку книг на этажерке.

– Жалко книги, – пробормотала Юлька, поведя глазом на толстые тома с золотыми обрезами, – дореволюционные издания…

– Ещё бы… Мария Ефимовна сама всю свою библиотеку уже… того… в печку, книгу за книгой. Зябнет. Предлагала ей к нам перебираться – отказалась. Серафима согласилась взять красную лампу и пуфик… Ну, получается, просто подкармливаем Марию Ефимовну, чем можем. Но много ли мы можем? Серафима тоже исхудала сильно, осунулась. Работу в госпитале уже не тянет, пару раз там сознание теряла, тяжело. На одном своём боевом характере держится.

Аня открыла дверцу буржуйки, подсунула полено.

– Ночью ещё моё пожарное дежурство на крыше. Юлька, что ты как побитая? Растерзанная вся. Ну, говори? Бежала от кого, что ли?

– Бежала, да… – Юлька не спускала остановившийся взгляд с огненных щелей печной дверцы. – Только не от кого, а… за кем… Подумать только, Аничка… Я, врач, жена доцента Уманского… – Она прикрыла глаза и покачала головой удручённо и недоумевающе.