– Ещё неясно. Скорее всего, свяжут дела, раз родные братья. Потому ты лучше в стороне держись: сестра, по документам – полька… На грани ходишь. На ниточке висишь. Побереги Павла и дочек. Пойдём на трамвай уже. Ещё ждать сколько придётся.

– Лида, – Аня схватила её за руку, – Знаешь, давай пешком, а? Прошу тебя. Мне только с тобой одной хоть говорить можно и как-то спокойнее.

– Ну хорошо, давай пройдёмся. Ноги заодно разомнём. У меня прямо затекли.

Но по дороге, среди прохожих, разговор не клеился.

Стояла прохладная, ясная и сухая осень. Резкий ветер беспорядочно перебирал барашки свинцовых невских волн. На перекрёстке вдалеке торчал столбиком постовой в белом шлеме; чётко и резко выбрасывая руки то вверх, то в стороны, дирижировал автомобилями и автобусами. У края тротуара два грузчика из телеги с впряжённой смирно-равнодушной лошадкой, весело перекидываясь шуточками, таскали ящики в распахнутую дверь магазина. По стенду на стене дома распластались афиша нового фильма «Большие крылья» с мужественным профилем полярника и анонс футбольного матча на стадионе Ленина. Лиду с Аней обогнал остромордый автобус и, резко затормозив, выпустил худощавого паренька в объёмистой кепке с коричневым тубусом в руках и рассерженную девушку в круглых очках с портфелем. Парочка, яростно препираясь, прошла мимо Лиды и Ани.

– А я тебе говорю… в расчётах должна быть ошибка, – донёсся до них наполовину украденный свирепым речным ветром рваный кусок фразы, – просто надо взяться и тщательно проверить весь проект…

Возле самой воды на граните набережной сидел крепкий мальчуган с планшетом и, прищуриваясь на дальние виды противоположного берега, шустро бегал карандашом по бумаге. Рассеянно поглядывая на воду, вальяжно прогуливалась щегольская шляпа над добротным двубортным пальто; его крепко уцепила под руку спутница в коротких ботиках и высокой шляпке. У тележки с мороженым лихо затормозили на самокатах двое мальчишек с голыми стрижеными затылками, склонились чубчиками, шаря в карманах и складываясь мелочью. В ворота Летнего сада под озабоченным присмотром толстой воспитательницы неторопливо заворачивала попарная вереница неуклюжей детсадовской малышни. За оградой под желтеющей листвой деревьев кучка мужчин сгрудилась над шахматной доской на скамейке. На другом её конце старуха, тыкая в гравий клюкой, наставляла о чём-то растерянную девочку в клетчатом пальтишке клёш и тёплых белых носочках. На соседней скамейке любезничали, повернувшись друг к другу лицами, бравый прямоспинный военный и толстокосая девушка.

Аня смотрела на всю эту обыкновенную жизнь вокруг, такую беспечную, привычную, и никак не могла примириться со странной мыслью, что вот они с Лидой, не сделав ровно ничего дурного, вдруг оказались отделены от всех и несут на себе незримое клеймо, вынуждены оглядываться и понижать голос. Почему? Почему всё было так хорошо и благополучно, но нежданно-негаданно переменилось только для них?

Перейдя бывший Троицкий, а теперь Кировский мост, они постояли у перил, вдыхая сырой невский ветер и глядя вниз на тёмную толщу воды.

– Что младшенькая-то твоя, рыженькая? – спросила Лидия.

– Хорошо… ползает вовсю, ходить начинает. Глаз да глаз за ней, – рассеянно отвечала Аня.

– Так и не привыкла к Пашиной выдумке, всё малышом её кличешь?

– Не знаю, как она с таким именем жить-то будет. Дора… дразнить будут, дурой. Ну, не получился у меня Фёдор, как ему хотелось. Пусть бы Федо́ра, что ли… хотя тоже кошмар – «Федорино горе» у Чуковского. А записал просто Дорой. И что это? Айседора Дункан?

– Не по-русски как-то, конечно. Ну а мои как… Петя с именами тоже выкинул шутку.