– А что, после десяти мыться нельзя? – спросила Огняна невинным голосом и поправила полотенце. Холодная вода капала с волос на обнажённые плечи и бело-розовые бороздки шрамов.

В ответ Мирослав и бровью не повёл. Положил руки на пояс, наклонил голову. Решетовская невольно отметила: на правой руке – золотой перстень, такой же, как у Елисея. На левой – тонкое витое кольцо, сохраняющее волшбу в мире ненашей. Душегубам и надзорщикам выдавали, когда шли в неволшебный мир. Огняна такое не получила, не успела.

– Не одна мыться изволила, Решетовская? – спросил Соколович спокойно, а голос всё равно громыхнул.

Она растерялась всего на долю секунды, но Мирослав заметил.

– Где ты была? – повторил он ровно и грозно.

– Сказано – мылась, – Огняна показательно тряхнула мокрой головой.

– Одёжа где? – спросил он безжалостно, кивая на койку, где среди неразобранных вещей не хватало казённой куртки, джинсов и футболки.

– В сенях, на вешалке, – не солгала Огняна.

– Нет там, я проверял.

Слова у Мирослава были пудовые и квадратные, как бывает у людей, которые говорят редко и мало. Решетовская повела плечами – я здесь причем, коль ты, добрый молодец, на зрение жалуешься? Полотенце затянула поплотнее, поёжилась – холод пробирал и изнутри, и снаружи.

– Коли мылась, то что ж с тобой в ванной делал молодец? Тот, который мне ответил, когда я постучал к вам, – надзиратель резко повернулся к Огняне и снова обжёг её страшными глазами. Душегубка заалела, мучительно осознала свою наготу под срамным нарядом, но не сдалась.

– А не возбраняется, – ответила она нагло и прошла к койке, почти задев надзирателя обнаженным плечом и едва не всхлипнув от стыда. Откинула одеяло, повернулась к Мирославу с непобедимым выражением лица. – Али как?

Соколович прищурил глаза, сделал шаг к Решетовской. Надо же, она думала, он так с места и не сдвинется. Мирослав Игоревич казался скалой, зачем-то обращённой в человека.

– А если я его поищу? Милого твоего? – спросил он тихо, и громыхающий голос стал угрожающим.

Совершенно внезапно в повисшей тишине послышался смех Зоряны.

– А кто ж признается-то, Мирослав Игоревич! Никто из квартиры нагим да мокрым не пошёл, стало быть – сосед это был. А тут все молодцы-то женаты!

– Мирослав Игоревич, вы что-то ещё хотели? – спросила Решетовская и хамски улыбнулась. – А то мне бы одеться…

В комнату едва слышно скользнула Ясна. Надзиратель обернулся на неё через плечо, а рыжая, чем поздороваться, мгновенно скрестила руки на груди и захлопала ресницами. Пропела приторно и как-то совершенно издевательски:

– О, Мирослав Игоревич! Радость-то какая! Опять в неурочный час пожаловали. Что вам подать-принести, чем услужить гостю дорогому?

Зоряна едва удержала возмущение – никогда прежде такого нахальства они себе с надзорщиком не позволяли. Оно, конечно, верно – Соколович сейчас об Огне забудет. Да только и Ясне голову снимет, не побрезгует.

Надзорщик посмотрел на Ясю тяжело, пристально. Ближе подошёл. Спрятал руки в карманы и, не отводя взгляда, уронил спокойно очень:

– Не дерзи.

– Не буду, – послушно прошептала ведьма в ответ, тоже глаз не опуская. – За дерзость пять батогов полагается, я правильно помню? Сами бить станете, али помощников позовете?

У Лешак горлом прошла судорога, Огняна едва не уронила полотенце. Воробей вздохнул – громко и совсем по-человечьи. Мирослав Игоревич враз оледенел, резко, плечом отодвинул рыжую с дороги и пошёл к двери. У самого выхода вдруг остановился и, убедившись что Зоряна с Ясной на него не глядят лишний раз, поймал взгляд Решетовской. Сделал четыре коротких жеста: ладонью на Полянскую, пальцем к горлу, на Огняну, ладонью к полу качнул. Так быстро, что, когда и видели соседки, разобрать бы не успели, а понять – и подавно.