– Богумил? Любомир Волкович?

– Богумила с победы не видел, собирался к своим в деревню. А Любомир велел кланяться. Огня, я…

– Почему тогда никто не пришёл? – вдруг зло, обвиняюще спросила она, перебивая Елисея и отходя от него ещё дальше. – Никто не пришёл в Трибунал и не сказал, что я не виновата. Где были все, когда так нужны мне? Где был ты, Елисей?!

– Никто не знал о твоем суде, мавка, – тихо ответил княжич тяжело дышащей Огняне, готовой немедля не то подраться, не то всё-таки разрыдаться. – Никто не ведал, что ты жива. Дружина оплакивает тебя с лета. А я искал твоих убийц.

Жажда мести всё-таки живёт ещё долго после войны. Елисей решительно шагнул к упрямой, потерянной Огняне. Взглядом прожёг насквозь.

– Огня, послушай, – начал он, едва заметно заволновавшись. – Это не годное время и место, но я должен был сказать уже давно.

– Нет, – отрезала Огняна, вдруг осознав, что он сейчас скажет.

Она давно понимала Елисея с полувзгляда, а глаза его сейчас были чересчур красноречивы. Ещё не хватало сегодня признаний, с которыми она не знает, что делать. Глинский замер, повёл подбородком в немом вопросе.

– Не смей, – не то попросила, не то велела Огня.

Елисей кивнул, болезненно дёрнул уголком губ. Не сказать, чтобы слишком уж удивился – поди, не даром дружина Огняну кличет костром да пожаром степным. И своенравна, и упряма, и обжигает легко, не думая. Сам виноват, коль подступился близко.

Совершенно не логичная Огняна нырнула в его объятия, изо всех сил прижавшись щекой к металлическому нагруднику. Ей очень хотелось не думать о том, что он собирался сказать, и ещё больше хотелось задать самый главный вопрос, но она молчала. И так ясно. Когда бы Елисей мог забрать её обратно домой, он не разговоры бы разговаривал, а схватил за руку и утащил подальше отсюда. Он всегда так поступал.

– Я добьюсь отмены приговора, – жарко зашептал Елисей Иванович в спутанные волосы Огняны. – Ты вернёшься домой. Если это не поможет…

– Я хочу обратно, Елисей. Я так хочу обратно…

И всё-таки заплакала, вынув из Елисея душу тихими жалобными всхлипами.

Глинский обнимал Огняну – изможденную, зато живую. Гладил большой ладонью встрепанную макушку и чувствовал себя буйно счастливым – живая, нашлась, чудо. И ужасно виноватым – всё из-за него. Это он, Елисей, забрал её из семьи. Он, Елисей, научил её убивать. Это он был слишком далеко, чтобы защитить, когда Огняну держали в плену и когда судили. И если она даже не думала обвинять его во всех грехах, сам Глинский справлялся с этой задачей на ура. Если бы он только мог всё вернуть на круги своя!

– Если это не поможет, я найду способ выкрасть тебя, – сказал он, когда Огня перестала всхлипывать и принялась утирать рукавом лицом.

– И жить здесь? – тихо спросила она. – Среди ненашей?

– Мы слишком заметны, радость моя. Если схоронимся среди волшебных, найдут и убьют, – Елисей пожал плечами, и согретая дыханием кольчуга скользнула по щеке Огняны.

– Мы? – переспросила она, будто не знала, что Елисей Иванович для себя всё решил давно – до войны.

Глинский не ответил. Два года назад, едва началась война, Елисей Иванович решил Огняну не трогать. Думал: случись что, наставника оплакивать проще, нежели жениха или, того пуще, супруга. Но больше такой ошибки он допускать не намеревался. Чуть отстранился, поднял обеими ладонями голову Огняны и бережно прикоснулся губами к её обветренным губам.

Елисей рисковал – поцелуй Огня могла воспринять как неподобающую вольность или даже оскорбление. Он, конечно, никогда не давал повода усомниться в его преданности и честности, и надёжности, но это ведь Огняна, дикая как лесная мавка. Опомниться не успеешь – ногтями лицо располосует и в жизни к нему больше не подойдёт. Это Огняна, которая только что не дала ему признаться в любви, и которой, наверное, всё это не нужно. Но на то несказанное мгновение, пока их губы соприкасались, Елисею стало совершенно наплевать, что она о нём подумает.