– Господи! Вань, как же ты исхудал! Одни морщины! – Произнесла она и опять, не в силах сдержать все еще не до конца выплеснутые эмоции, начала тихо плакать.

Она прижалась к его груди, словно ища защиты у сильного телом и характером мужчины, который, едва появившись на пороге временно пристанища своих близких, тут же начал дарить им маленький праздник. Он вывалил из вещмешка на стол припасенные продукты, часть из которых ему выдали специально в части, где знали наперед, что солдату предстоит навестить свою, перенесшую немало горя семью. Сослуживцы и непосредственный командир отдали ему маленький кулек с кусочками сахара и большой газетный сверток с махоркой. Старшина поделился мукой и тоже дал сахару, а потом, словно из-под полы, сунул в карман шинели Ивана бутылку спирта, добавив на словах:

– Ты все бери. Что сменяешь на продукты, что продашь.

Уже перед самым отъездом, получая в штабе отпускные документы, Шукалов нос к носу столкнулся с командиром своей части, который, узнав солдата, протянул ему на прощание руку, желая, по традиции, доброго пути. Строгий и, даже cуровый воинский начальник весьма благосклонно относился к старательному, ответственному и исполнительному солдату, не раз отмечая для себя его природный ум, находчивость и умение быстро решать поставленные задачи. Не единожды видя его на партийных собраниях, где порою даже приходилось слышать короткие, но емкие выступления бывшего председателя колхоза, он проникся к нему тем особенным чувством, что поселяется в каждом руководителе, когда он становится спокойным за ведомое дело на том месте, где есть такие, как Иван люди.

Посмотрев на солдата и, сделав набольшую паузу, словно обдумывая происходящее, командир тихо сказал ему:

– Отойдем.

Иван от неожиданного поведения старшего по званию немного напрягся. Он решил, что сейчас вполне может получить взыскание от того, что не успел поприветствовать, согласно воинского устава, своего начальника. Но чутье его подсказывало обратное.

– Возьми, – произнес командир, начав ворошить рукой во внутреннем кармане полушубка, после чего извлек оттуда сильно потертый кожаный бумажник, из которого рывком достал довольно толстую пачку купюр, сложенных вдвое.

Иван поднял на него изумленный глаза.

– Тебе, солдат, нужнее. К детям едешь, – командир посмотрел в лицо бойца, таким взглядом, словно видел перед собой не подчиненного, а его голодных и измученных войной родных.

Застыв в замешательстве с деньгами в руках, глядя на них изумленными глазами, Шукалов не сразу пришел в себя. Лишь спустя секунды он обернулся вслед удаляющемуся по коридору штаба командиру и негромко сказал, срывающимся от волнения голосом:

– Я отдам!

Стоя перед супругой, он будто вспомнил о лежащих в кармане гимнастерки банкнотах. Глаза его немного сузились. В голове начале вертеться мысли о покупке, на имеющуюся сумму, каких либо продуктов на первое время на местном рынке.

– Ты чего, Вань? – спросила его Александра Ильинична, заметив на лице мужа тот самый взгляд, что говорил ей о том, что тот начинает думать о чем-то важном.

С таким выражением лица ее супруг обычно размышлял о предстоящих делах, планировал работу колхозников, готовился к выступлениям перед ними, к партийным собраниям, к поездке на доклад к руководству района. Она знала этот взгляд, знала его целеустремленный и решительный характер.

– Что ты еще задумал? – тихо сказала она Ивану, продолжая нежно смотреть на него. – На тебе лица нет. Вон, бледный какой. Отдохнул бы с дороги, поспал.

После состоявшегося похода к местным властям, где ее муж смог решить жилищные проблемы своей семьи и трудоустройства ее работоспособных членов, она начала подозревать обдумывание им очередного дела, так же нацеленного на улучшение благосостояния обездоленных и настрадавшихся жены и детей.