Судебные уставы 1864 года и специальная юридическая литература определяли совесть как «внутреннее убеждение», которое, по мысли законодателя, в новом суде должно скорректировать и дополнить применение закона. Это внутреннее убеждение касалось нравственной стороны дела. Понимание совести как «внутреннего уверения, твердого признания нравственной доброты или худобы дел наших» с конца XVIII века фиксировалось в академических словарях русского языка как производное от «врожденной способности судить нравственную доброту или худобу наших деяний»12 (курсив мой. – Т. Б.).
Однако если подставить «внутреннее убеждение» вместо «совести» в приведенную формулу («государство права и государство совести»), то получалось, что усилия героев Судебной реформы были направлены на сосуществование «государства права и государства внутреннего убеждения». Абсурдность этой формулировки показывает, что вопреки декларациям об индивидуальном внутреннем убеждении на деле под совестью понималось скорее коллективное, групповое представление о нравственном и безнравственном.
Действительно, судебный процесс, в котором основными критериями вердикта присяжных объявлялись закон и совесть, подразумевал некоторое общее понимание нравственных норм профессиональными судьями и присяжными заседателями – представителями народа. Этого согласия необходимо было достигнуть, опираясь на коллективные представления, то есть нарративы, разделяемые читающей публикой. Не без преувеличения можно сказать, что уже освоенная ранее роль читающей публики как морального судьи во многом определила то, что стало происходить на реальных судебных процессах.
Глашатаями совести в новом суде должны были стать присяжные заседатели и защитники – присяжные поверенные. В списки присяжных заседателей вносились мужчины от 25 до 70 лет, удовлетворявшие имущественному цензу, за исключением монахов, священнослужителей, военных и чиновников высших классов табели о рангах, учителей народных школ и слуг13. Образовательного ценза для присяжных предусмотрено не было. Если присяжные определялись методом случайной выборки из представителей местного общества, то адвокаты должны были не только иметь юридическое образование и опыт государственной службы, но и обладать безупречной нравственной репутацией. За нею следил корпоративный орган управления адвокатурой, действующий при Судебной палате, – Совет присяжных поверенных.
Совесть обвинителей также была «задействована» в новых Судебных уставах. Так, если в результате судебного следствия обвинитель убеждался в невиновности обвиняемого, то закон требовал отказаться от обвинения и сообщить об этом суду «по совести». Как видим, совести была придана большая сила именно для того, чтобы судебное следствие, взвесив все доказательства обвинения и доводы защиты, справедливо решало вопрос о вине, правильном понимании ответственности и необходимой меры наказания или милости. При таком практическом понимании необходимости соизмерения требований закона и совести в новом суде должны были восторжествовать правда и милость.
Эта книга ставит вопросы о том, почему категории морального дискурса «правда» и «милость» были объявлены ключевыми понятиями правосудия и как они соотносились с понятиями «право» и «ответственность». Все они, как будет показано, разрабатывались в широком контексте суда читающей публики над действительностью. Поэтому в русле известной традиции исследования «политизации литературы и литературизации политики»