Виктор зашел к дочери в комнату тоже с чашкой чая и куском пирога:

— Привет, малыш, ты уже завтракаешь? Ну тогда и я с тобой! — он уселся на кровать с ногами и стал расспрашивать про будущее.

Ему было интересно все: и спорт, и литература, и технологии.

Марина рассказывала с удовольствием, но с какой-то усталостью. Ее никак не трогали и не радовали эти потрясающие изменения, которые она прожила и которые еще раз предстоит прожить.

— Но от денег надо избавляться, – строго предложила дочь в конце своего рассказа.

— Сжечь? – отец ее не понял.

— Нет, нужно купить доллары или сделать крупную покупку — квартиру или машину, например. Очень скоро произойдет девальвация рубля.

Виктор улыбнулся:

— Ты такая смешная, когда умная.

— Пап, я не шучу. Девальвация – это обесценивание рубля. Я, к сожалению, не помню точно, сколько сейчас он стоит… Вроде около пятидесяти копеек за доллар, но это официально, и обменять можно только командированным. А вот на черном рынке рубля три, или четыре. У тебя есть рубли?

— Есть. Десять тысяч на книжке.

— Ух ты! Хорошая сумма. Мама о них знает? – поинтересовалась Марина.

— Конечно.

— Давай тогда думать, как поступить.

— Я не знаю, что делать, - признался отец, - жить с твоей мамой я все равно не смогу. Это ненормально – жить и не разговаривать. Мы как будто соседи, которые ненавидят друг друга и просто терпят, потому что идти некуда…

— Простить ты ее не сможешь, да?

Виктор потер виски и тяжело вздохнул.

— Понимаешь, котенок, тут дело не в прощении. Да ей оно и не нужно. И я ей не нужен. Возможно, ей просто нужна видимость семьи, но я эту роль больше играть не хочу. И вообще если честно, то я очень устал. Я любил ее всю жизнь, а сейчас мне самому тяжело от этой любви. Понимаешь? Я устал от себя. И от своей любви устал.

— Разве так бывает? — удивилась девочка.

— Бывает. Когда не видишь отдачи. Когда пытаешься, каждый день пытаешься, каждый час, а глаза напротив — пустые. И что бы ты ни сделал — они даже не зажгутся, потому что их обладателю на тебя наплевать. Он просто терпит тебя рядом…

— Ты мне что-то не договариваешь, да?

— Да, — отец опустил глаза. — Я не думаю, что имею права рассказывать это. Потому что тогда я стану предателем.

Марина не поняла, что с ней произошло в тот момент. Иногда случатся так, что люди говорят и сами не знают, почему и зачем они это сказали.

Интуиция? Или, может, в них с самого рождения сидит программа и иногда всплывает в виде нужных вопросов или догадок?

Все складывается из каких-то маленьких блоков.

Первый блок — ей года три-четыре, папа сажает ее к себе на колени и целует в лоб, рядом стоит Даша, ей тоже хочется ласки, это видно по ее глазам, она прижимается к отцу, он ее обнимает, но с опаской и с осторожностью.

Второй блок — Марине лет пять-шесть, они с Дашей сидят на лавочке и ждут родителей, которые выходят из здания и идут к дочкам. Девочки бегут им навстречу. Папа хватает Марину и кружит, мама обнимает Дашу.

Третий блок — Марине шестнадцать. У них в среди одноклассников опрос, или, как говорят сейчас, в двадцать первом веке веке, квест: была ли беременна ваша мама на собственной свадьбе.

Проверялось это легко — сверялась дата свадьбы с датой рождения первого ребенка.

Марина прибежала тогда из школы и принялась искать свидетельство о браке родителей. Все паспорта, все свидетельства о рождении были на месте, а вот о браке — не было. Она обратилась к маме с вопросом и услышала ответ:

— Мы его где-то затеряли…

— А дата? Дату ты хоть помнишь? — спросила дочь.

— Конечно! Тридцатого декабря!

Марина попыталась вспомнить хоть какие-то фотографии… Да, точно, в памяти всплыло несколько: мама в белом длинном платье, папа в черном строгом костюме. И это их свадьба?