Смотрю на неё с удивлением: иногда кажется, она читает мысли. Как будто прислушивается к тебе, вчитывается в твои мысли, заранее знает, что скажешь, что сделаешь.

На уроках тоже так было: обязательно спросит, если не подготовился, или, наоборот, передумает писать запланированную контрольную.

Скажет:

– Ладно, вижу вы ничего писать не хотите. Напишем в другой раз!

Хотя, кто вообще хочет контрольные писать? По-моему, тут и суперсилой обладать не надо, чтобы понять, что контрольная на седьмом уроке – это нонсенс.

– А вот и мои мальчики! – оборачивается ко мне у террасы. – Красавцы, да? Знакомься!

Два чёрных ворона сидели прямо на столе.

Огромные. С острыми массивными клювами. Поглядывали на нас круглыми чёрными глазами.

– Хугин и Мунин! – представила их Йоля. – Давно здесь живут. Не помню даже, когда прилетели.

– Как у скандинавского бога Одина, – говорю.

Йоля смеётся.

– А чем я не Один? Нравятся?

Киваю.

Хотя я не знаю, нравятся ли мне вороны. Ворон на подоконнике – это к большой трате денег. Встретил ворона на камне – к опасностям. Увидел, как из леса вылетает целая стая – голод, несчастье, мор.

Я помню, что бабушка говорила: чёрные вороны – чёрные маги.

Но вряд ли Йоля верит в бабушкины приметы. Хотя никто не знает, во что она верит? В Одина? В Аполлона, в Гелиоса, в Афину? Каждый год ездит в Свентокшиские горы2 поклониться Лелю и Ладе? Или в Штеттинский замок3, где был храм бога Триглава?

Зачем ей вороны?

– Ну, не прогонять же их! – отвечает Йоля. – Захотят, сами улетят. Я им еду оставляю. Кашу или суп. Пусть едят!

Вороны бродили по двору. Важно. Поглядывали круглыми чёрными глазами. Искали что-то среди травы, взмахивали большими крыльями.

– Сказка есть. Про двенадцать братьев, что превратились в двенадцать воронов. Сестра их по свету искала, хотела спасти от злых чар. Читала? Мне кажется, сестра их до сих пор не нашла. А я нашла. Двоих. Поэтому и не гоню.

Я не читала сказку. Я вообще не любила сказки. Хотя согласна, что в сказке ложь, а в ней намёк, добрым молодцам урок.

– Почитаем как-нибудь на собрании, да? – Йоля улыбается. – Ты же запишешься в студию, надеюсь? Сергей приходит. И ещё три девочки из вашего класса.

Киваю. Неуверенно, но киваю. Из-за Сергея хоть на край света. Когда-то могла, теперь не знаю.

Непросто простить предательство. Вообще непросто простить что-либо, но предательство сложнее всего.

В туннелях я поняла, что слышу и понимаю всё вокруг.

Чужие мысли всегда двухцветные: белые или чёрные. Я собираю их по одной, чувствуя, как они звенят во мне, словно монеты в моей старой кошке-копилке.

Только твои мысли я не читаю. Я не хочу знать заранее, что ты скажешь. Не хочу знать, какое слово ударит меня ещё больнее, и я превращусь в соляной столб, как жена Лота.

Это время одиночества.

Одиночества и воспоминаний.

Помнишь?

Твои шаги звучат внутри стен Святой Анны, как эхо. Кажется, что на голове у тебя бумажный мешок, а руки связаны за спиной. Нет даже прорезей для глаз. Ещё чуть-чуть и задохнёшься.

Слишком пронзительно одиночество, пропитанное тобой насквозь.

– А тебе было когда-нибудь горько, а? – Я сяду перед тобой на корточки, стяну с головы шляпу.

– Горько? – Зачем-то ты смотришь мимо. Как будто в самую пустоту, куда-то поверх головы, на часы или отрывной календарь.

– Горько, что хотелось завыть волком, понимаешь? Горько потому, что некуда идти. И больно, потому что не к кому.

Мне кажется, что я засохший комок глины. Царапаю кожу и смешиваюсь с выступившей кровью.

Во сне ты проводишь рукой по моим волосам, почти незаметно, как будто смахиваешь невидимую пылинку.