…Что это была за станция, куда, натужно пыхтя, паровоз втащил их состав, Александра не знала. Помнилось только, что пути были забиты вагонами. Но зелёный свет им дали на удивление быстро, снабдив топливом и водой. Мимо окон проплывали строения, вот уже и последние готовы были скрыться, как вдруг мама вскрикнула и попыталась, раскинув руки, заслонить собой окно: «Не смотри!», – кричала она Саше. Вдоль железнодорожного полотна на столбах висели люди… Шел снег, крупные хлопья падали на землю, оседали на деревьях, на елях и кедрах и на трупах, укрывая их саваном.

Саша сидела, сжавшись в комочек, пытаясь унять дрожь.

– Революционные ёлочные украшения, – криво усмехнувшись, тихо сказал Костя.

– Покровский, вы или циник, или дурак! – сверкнула глазами Саша.

– Будешь тут циником или дураком, – уныло согласился Костя. – Чем дальше, тем страшнее.

Поезд шёл и шёл на восток, надолго останавливаясь, чтобы переждать составы, преградившие путь. Прошло уже три недели, как покинут был Томск. Наступила настоящая зима, и заснеженная тайга, через которую пробирался поезд, в другое время могла бы поразить силой и сказочной красотой. Но только не теперь, когда обрывались последние ниточки, связывающие людей с прошлым…

Санитарные вагоны, составлявшие часть состава, были заполнены ранеными из Екатеринбурга и Томска. Кончались лекарства, нечем было кормить больных, а дорога всё не выпускала из своего ледяного плена. По-прежнему снимали из вагонов покойников на стоянках, относили подальше от дороги и закапывали в снег. Костик Покровский после таких похорон становился всё молчаливее, лишь однажды тихо пропел: «Вы скажите, зачем и кому это нужно, кто послал их на смерть не дрожавшей рукой? Только так беспощадно, так зло и не нужно…» Он закрыл лицо ладонями, и у него затряслись плечи.

– Держитесь, Покровский. Нам выжить надо и вернуться обратно, – хмуро бросил Станкевич.

– А мы вернёмся? – с надеждой спросила Саша.

– Уж вы-то, Сашенька, непременно вернётесь, – улыбнулся Станкевич.

…Ах, как хотелось верить, что через несколько дней, ну пусть через неделю они покинут, наконец, вагоны с выбитыми стёклами и окажутся в каком-нибудь доме, где в печке пылает огонь, а в чайнике кипит вода. Но однажды под вечер оглушительно грохнуло и заскрежетало. Поезд замедлил ход, вздрогнул напоследок и остановился. Саша, выскочившая вместе со всеми из их, к счастью, непострадавшего вагона, с ужасом увидела столб огня. Горел первый вагон от начала состава, и огонь уже подбирался к следующему, смятому, словно картонная коробка.

«Саша!» – напрасно звала Софья, выбежавшая следом за дочерью и тут же потерявшая её в страшной сумятице. «Что это? Что это?» – спрашивала она, ни к кому не обращаясь. «Стреляют! Уходите!» – на бегу крикнул бородатый казак. «Кто стреляет? Куда идти?» – опять в пустоту растерянно обращалась Софья. Внезапно увидела Степана Ивановича, бросилась к нему на помощь, вместе вытащили окровавленного человека, его подхватили казаки и отнесли подальше от вагонного крошева. Среди шума и криков слышался треск, словно разом ломали деревья: то были винтовочные выстрелы. Стреляли беспорядочно и отовсюду.

Саша бежала по глубокому снегу, когда её толкнуло, и, поначалу не почувствовав боли, она удивленно увидела, что заснеженная земля оказалась вдруг рядом с лицом, а потом ничего не стало… Очнулась, когда кто-то бережно перевернул, спросил: «Жива? Жива!» Она застонала, открыла глаза, всё вокруг качалось – её быстро несли на руках. Спохватившись, накатила боль, от которой не было спасения. Не было спасения и от безостановочного, громкого треска выстрелов и взрывов. Тут же что-то, захлёбываясь, застучало откуда-то сверху. Опять проваливаясь в темноту, Саша увидела огромного дятла. Он слетел с крыши вагона и, прицелившись, начал стучать острым клювом в плечо и грудь. «Больно… Уберите дятла!» – шептала Саша. «Бредит», – в темноте сказал папин голос. Дятел исчез, появился свет, близко наклонилось папино родное лицо. «Сашенька, ты ранена, – папа снял пенсне, смотрел устало. – Пулю мы достали, теперь отдыхай»