– А куда? На Калгу? – вопросы продолжаются, и это начинает раздражать. Да какое тебе, братан, дело. Иди реально лучше жуликов ловить. Вон жуликов-то сколько развелось, страшно подумать.

– Нет, на Валкийоки, гражданин начальник. – отвечаю я.

Человек в форме выуживает откуда-то формуляр и внимательно нас осматривает по одному.

– Вы знаете, что это опасная река? Места глухие, у границы. – он нагоняет жути больше формуляром, чем словами.

– Я уже бывал в тех краях с родителями пацаном. Все там нормально, мы не в первый раз. – продолжаю я бойко.

– Давайте я запишу маршрут и ваши данные. На всякий случай. Надеюсь, все будет нормально, но бывают разные ситуации. – ободряет человек в форме.

Достаем паспорта, хотя Ларик явно хочет поинтересоваться основаниями, родом службы и номером бляхи человека в форме. Но понимает, что сейчас не время. Человек в форме профессионально заполняет формуляр. Я диктую даты и основные точки маршрута. Сазан демонстративно вертит в пальцах сигарету. Когда человек в форме заканчивает писать, формуляр пропадает в глубинах его дохи, и он еще раз рассматривает нас. Щелкает ручкой, она не закрывается, тихо говорит: «Вот блин», встряхивает и запихивает ее в карман просто так, пачкая пальцы. И почему-то становится одновременно и мельче, и человечнее. Становится капитаном Савраскиным.

– Осторожнее там. Вода высокая. Сезон заканчивается. Туристы уезжают. У границы наряды ходят. В лесу зверье развелось. Уже не раз натыкались на медведей. – предостерегает Савраскин.

– Прям медведи? Так и ходят туда-сюда? – в свою очередь внимательно интересуется Ларик.

– С медведем встретиться не смешно. Сообщите в милицию по окончанию маршрута, что благополучно уезжаете. До свидания. – резко заканчивает разговор капитан Савраскин.

– Медведи, на велосипеде… – протягивает Сазан.

Капитан Савраскин уходит в туман. И кажется очень одиноким, особенно если смотреть, как туман съедает его по частям. И отчего-то немного скребут кошки, что мы с ним как-то не по-людски. Интересно, скребут ли кошки на душе капитана Савраскина из Ламбино. Но не настолько, чтобы об этом узнавать.

Пока Сазан курил, мы бесцельно бродили вокруг, вглядываясь в распадающийся туман. Потом перетащились к автобусной остановке. Не внушающее доверия истлевшее расписание говорит, что автобус будет в 12 часов с копейками. На улицах пустота. Старый магазин неподалеку похож на деревянный домик с кукушкой, с дверью, закрытой насовсем засовом на амбарном замке. Стены теряют краску, она торчит обрывками по слоям, на календаре лущения – темно-зеленый цвет, бывший новым, верно, во времена Брежнева. Парочка современных ларьков с вывесками из 90-х., которые выглядят старше брежневской краски. Остановка с надписью о том, что «Ламбино решает, а Калевала сосет». Дорога с прибитой пылью, кутылая собака, бегущая чудесным образом вбок от направления головы и мельтешащих ног. Надо подождать открытия магазина и закупиться. Долго, часа три. Я вызываюсь прогуляться. Ларик присоединяется за компанию.

Мы побрели, почти не разговаривая, думая о своем. Только время от времени читали надписи, давали имена явлениям и объектам вокруг. Это было совершенно необязательно, две пары глаз выхватывали одно и тоже. Но и неуместным это назвать нельзя.

Ламбино – таинственное место. Место, по которому нужно пробираться наощупь, чтобы не спугнуть. Чтобы картина не развалилась на бездушный мусор в глазах приезжего гастролера. В тайну жизни Ламбино проникнуть не так-то и просто, но хочется хотя бы прикоснуться к ней.

Ламбино постепенно выползает из лесов деревянными ступеньками домов, гаражей и бань. Вырастает от болотистых берегов, несущих сырость и стынь. Прорывается немногочисленными блочными домами в несколько этажей. По черным бревнам срубов, по фанерным перегородкам-засыпушкам бараков, по панельным стенам можно читать историю Ламбино. Поселка, доросшего до статуса «городского типа», но так и не принятого в города. «Город будет!» – обещают гордые строители нового мира с поблекшей мозаики на весь фасад пятиэтажного дома. И как можно было усомниться в этом, когда появились первые многоэтажки. Усомниться в этих честных лицах, суровых только от непреклонности долга и дела. Но как не принять, что от мифа молодого и грохочущего мира под конец остались только постылые штампы. И чем сильнее они наседали, тем меньше что-то значили. Город не получился. Города здесь не будет никогда.